Только, конечно, и этнография, и бытописательство — подсобные инструменты в возведении романной постройки. Семейная хроника с ее тщательно выписанными подробностями — лишь условная форма, в которую облекается история самой Америки, взятая в крупных, порой переломных явлениях: укрепление национального самосознания в XVIII веке, Война за независимость, война с Англией 1808–1814 годов, рабовладение, экономический рост в последней трети прошлого столетия и т. д. Соответственно в кругу персонажей оказываются исторические фигуры — Вашингтон, Уэбстер, Кэлхун, Клей и некоторые другие. Однако, одолев колоссальную, в тысячу страниц, махину, с изумлением обнаруживаешь, что выстроенная историческая панорама буквально зияет многочисленными провалами. Об истреблении аборигенов сказано на редкость бегло, к тому же в несвойственной вообще-то Миченеру несколько мелодраматической манере; Гражданская война, да и в целом движение аболиционизма лишь упомянуты; первой мировой войне вообще не нашлось места, а вторая отозвалась частным и совершенно неправдоподобным сюжетом (один из Паксморов во главе делегации американских квакеров отправляется к главарям третьего рейха в надежде спасти от нацистских преследований еврейское население).
На первый взгляд такие умолчания кажутся странными. Опущены, правда, события трагические, более того, во многих случаях морально болезненные для национальной истории, нарушающие глянцевую чистоту мифической «американской мечты». И вообще говоря, от таких событий массовая беллетристика отворачивается. Но это именно вообще говоря, к тому же, напомним, и правила со временем меняются. А Миченер вроде бы и вовсе их ломает. Его романы лишены и тени благодушия, он все на тот же первый взгляд старается писать жестко, во всяком случае объективно, не отворачиваясь от мрачных сторон жизни, не приукрашивая ни жизненных реальностей, ни людей.
Начать с того, что уже у истоков все три семейства сталкиваются с драматическими трудностями. Стиды — католики, и основателям уважаемого впоследствии клана пришлось проявить немалую стойкость, чтобы преодолеть враждебное отношение протестантской в громадном своем большинстве общины. Паксморы и вовсе стартовали бедственно. Основатель рода, Эдвард, человек «с говорящим взором, свидетельствующим о том, что он видел бога», примкнул к секте квакеров, которые в ту раннюю пору американской истории подвергались самым безжалостным гонениям, вплоть до физического истребления. И, надо признать, религиозный фанатизм изображен Миченером с предельной, даже натуралистической мерой достоверности. А Терлокам, как мы помним, пришлось вести долгую и изнурительную борьбу за место под солнцем.
Обращается Миченер и к иным темным сторонам американской истории. Немалое место в романе занимает изображение рабства и работорговли, причем и здесь, избегая идеализма и сентиментальной приторности, автор словно бы стремится сохранить верность правде. Он смело идет на снижение вполне положительного, по всем признакам, персонажа, показывая, как свои семейные неурядицы тот вымещает на безответной рабыне. Не жалея красок, изображает «колонию Клайна», этот далекий и примитивный прообраз концлагерей XX века, где «излечивают» невольников, выказывающих малейшую склонность к неповиновению. С другой стороны, и сами негры изображены в стиле, далеком от стереотипов массового сознания, не вполне изжитых и по сию пору (они с замечательным простодушием сказались в безымянном этнографическом справочнике 1835 года, который цитируется у Миченера: «Негры ленивы, подвержены предрассудкам, мстительны, глупы, безответственны. В любой момент готовы к бегству, но любят петь»). Им, щедро готов признать романист, свойственно и чувство собственного достоинства, и трудолюбие, и природная сметка, и ум, и даже способность к героическому самопожертвованию. Всеми этими качествами не обделен африканец по имени Куджо, проданный в рабство в начале XIX века и положивший начало еще одному семейному клану, судьбы которого тесно переплетаются с жизненными путями главных героев.
Словом, ни дать ни взять социальный романист доброй традиционной школы — впрямь новоявленный Бальзак или, положим, Драйзер. Только все это поза, маска беспристрастного летописца, за которой скрывается лицо конформиста, остающегося в пределах классических схем американизма и даже опасно смыкающегося с расистской идеологией.
Успешно и, как выясняется, совсем не случайно миновав одни рифы истории — вытеснение аборигенов, экономические кризисы и т. д., Миченер не смог избежать других. Иначе, понятно, сразу же рухнула бы даже видимость эпоса народной жизни, каким в честолюбивых замыслах виделся автору «Чесапик». Однако история маскарадов не признает, беспощадно разоблачая любые видимости, обнажая существо дела и заставляя тех, кто рискнул к ней прикоснуться, менять позу на позицию. Это правило не знает исключений, вот и нашему романисту пришлось в конце концов раскрыться.