— Пустое место, как ты считаешь, Хохбауэр?
Тот решительно согласился:
— С ним мы справимся играючи. Не позднее чем через семь дней он будет ходить у нас на поводу — или мы сделаем из него пенсионера.
9. Старший военный советник юстиции намеревается молчать
— Фрейлейн Бахнер, — сказал адъютант генерала обер-лейтенант Бирингер, — мы ведь знаем друг друга уже порядочно времени, не так ли?
Сибилла Бахнер оторвалась от своей работы. Бирингер делал вид, что занят исключительно приведением в порядок бумаг.
— Разве что-либо не в порядке? — спросила она.
— Ну что у нас может быть не в порядке! — воскликнул адъютант с широким жестом. — Но меня все время беспокоит ваша личная жизнь.
— У меня, как вам известно, таковой нет!
— Вот именно, — произнес адъютант. — Никто не может жить только работой.
— Кроме генерала, — возразила Бахнер.
— Фрейлейн Бахнер, генерал женат на армии. Он все что угодно, только не обыкновенный человек, он солдат. А вы — женщина, а не только секретарша, — сказал обер-лейтенант Бирингер.
Сибилла Бахнер улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными. Она выпрямилась и демонстративно отодвинула стул.
— К чему вы клоните на сей раз?
— Ну, меня, например, интересует, — последовал несколько поспешный ответ, — что вы собираетесь делать сегодня вечером?
— Вы что, хотите со мной куда-нибудь пойти?
— Но вам же известно, что я женат, — ответил адъютант.
Казалось, Бирингер считал своим долгом время от времени напоминать об этом факте. Ибо хотя он и жил со своей женой в гостинице при казарме, ее почти никто не знал. Она ждала ребенка и никогда не появлялась ни на каких официальных мероприятиях, даже ни разу не входила в здание штаба, где работал ее муж. Она не звонила ему на работу в служебное время. Она вела себя так, как будто ее вообще не было. И как раз из-за этой ее скромности Бирингер нежно любил ее — но только после службы.
— Ну хорошо, — приветливо сказала Сибилла, — сегодня у меня вечер свободен. А почему вы интересуетесь этим?
— Но ведь вы можете пойти в кино, — предложил Бирингер, — сегодня как раз комедия, и говорят, что даже можно посмеяться. Или вы, может быть, хотите прогуляться? Я знаю до сорока офицеров, которые охотно были бы вашими провожатыми.
— К чему все это? — недовольно сказала Сибилла. — Я не собираюсь никуда идти. Возможно, я понадоблюсь сегодня вечером генералу: у него еще масса недоделанной работы.
— Генералу вы понадобитесь только в том случае, если вы не будете заняты. Он велел передать это вам.
— Отлично. Вот вы мне и передали. Хотите еще что-нибудь сказать?
Бирингер покачал головой — это был жест, который можно было истолковать по-разному. Он тщательно протер очки, глядя на Сибиллу своими нежными, водянистыми глазами, и сказал:
— Стало быть, вы снова собираетесь работать сверхурочно?
— Конечно, господин обер-лейтенант, — заверила его Сибилла.
Бирингеру это рвение казалось весьма подозрительным, поскольку у этой Сибиллы Бахнер было, как говорится, недвусмысленное прошлое. Между нею и ее последним начальником были отношения, которые носили не только деловой характер.
Когда начальником 5-й школы стал генерал-майор Модерзон, Бирингер был уверен, что дни Бахнер в штабе сочтены. Но через короткий промежуток времени вдруг выяснилось самое неожиданное: Сибилла Бахнер оказалась превосходным работником. И казалось, она не делала ни малейшей попытки расширить круг своей деятельности за пределы приемной. Генерал молча терпел ее. Но адъютант был бдителен.
— Генерал просил, чтобы старший военный советник юстиции Вирман явился на беседу в 19:00. И обер-лейтенант Крафт. Тоже в 19 часов.
— Оба вместе? — удивилась Сибилла.
Обер-лейтенант Бирингер старался не смотреть на нее, потому что его взгляд должен был выразить порицание. Его указание было совершенно однозначным; его не интересовало ничье личное мнение по этому вопросу. Он был самым подходящим адъютантом для этого генерала.
Сибилла Бахнер наклонила голову. Ее длинные шелковистые волосы свисали сбоку, как занавес. Она напоминала Бирингеру нежную девушку с картины Ренуара, падающие сплошным потоком, блестящие на солнце волосы которой говорили о полной ожидания чувственной медлительности. Это мысленное сравнение немного взволновало Бирингера. Однако он был на службе, кроме того — счастливо женат и скоро должен был стать отцом.
— Мне кажется, фрейлейн Бахнер, — осторожно начал он, — вам следует позаботиться о более строгой прическе.
— Разве господин генерал высказал недовольство по поводу моей прически? — спросила она с надеждой.
Бирингер посмотрел на нее с сожалением и осуждением.
— Вы не солдат, фрейлейн Бахнер. Почему же господин генерал должен проявлять интерес к вашей прическе?
— Чистота и порядок, — заявил капитан Катер, — вот то, что я ценю. И в этом меня никто не сможет превзойти.
Капитан Катер произвел проверку на кухне № 1. Будучи командиром административно-хозяйственной роты, он имел на это право. Ему подчинялись все кухни в расположении казарм.
Паршульски, унтер-офицер пищеблока, почтительно и любезно сопровождал его. Совесть его никогда не была чистой, а пальцы всегда были в масле. Сам же он был, на удивление, тощий, как селедка.
— Я позволил себе, господин капитан, накрыть стол как обычно — с целью снятия пробы с обеда и прочих проб.
Катер был доволен. Он направился в кладовую, ощупал некоторые мешки, велел показать ему списки наличных продуктов. Затем выдвинул несколько ящиков и вдруг с удивлением остановился: сквозь манную крупу просвечивало что-то розоватое. Тогда капитан Катер засунул руку глубоко в крупу и начал шарить там. И то, что он там выискал, оказалось тремя батонами колбасы. Три огромных, толстых, тяжелых батона — каждый весом примерно по три килограмма.
Катер ничего не сказал о своей находке. Он вытер руку и кинул быстрый взгляд на стоящего навытяжку унтер-офицера пищеблока Паршульски. Затем отправился на кухню, где уже стоял накрытый для него стол.
Здесь он удобно расположился и начал разглядывать стоящие перед ним вещи: холодное жареное мясо, толстую колбасу, маслянистые кусочки сыра. И все это для проверки качества, вкуса, свежести, состояния и прочего, что еще могло служить для этого предлогом. Катер отрезал себе кусочки то от того, то от другого.
Он ел и размышлял. Не спешить — это был его принцип. Держать людей под нажимом — это практически хорошо оправдало себя. И он, как ему казалось, был мастером этой тактики. Он оставил в неведении унтер-офицера: заметил ли он спрятанные продукты или нет, потребует ли он отчета в них или нет. Он заставил Паршульски немного помучиться.
Но тот тоже не был дураком. Он сразу же обвинил повара в том, что тот совершил подлог. Повар не остался в долгу и сразу же начал подозревать всех работников кухни.
— Ну и что такого, что там лежит колбаса, приятель! Ее мог спровадить туда любой. Или, может быть, там лежит и адрес того, кто хотел прикарманить эту жратву?
— Но в конечном счете ответственность-то лежит на мне, — заявил унтер-офицер пищеблока.
— Это, конечно, так, если у капитана Катера от больших порций не образуется провал в памяти.
Капитан Катер продолжал задумчиво есть и при этом размышлял, что ему делать с тремя батонами колбасы. Можно написать короткое донесение генералу и таким образом продемонстрировать свою бдительность и корректность. Однако поймать на крючок унтер-офицера пищеблока — это тоже имело свои преимущества. И в то время как капитан Катер взвешивал все «за» и «против», взгляд его скользил по кухне — по котлам, утвари, столам, в сторону женского персонала, работающего на кухне. Плотные, сильные девицы. Как будто специально откормленные. Не его тип. Но вот та, новенькая, — она смотрела на него большими вопрошающими глазами. По всей вероятности, подумал Катер, малышка любуется своим начальником.
Он приветливым кивком подозвал ее к себе, еще держа в правой руке нож. Девушка поспешно подошла. Ей, вероятно, ничего так сильно не хотелось, как быть замеченной им. Это обрадовало Катера.