— Жми!
Щербаков привычно сдвинул на проводе тумблер — раздался пронзительный писк сирены, над машиной засверкал проблесковый маячок. «Шестёрка» рванула вперёд с проворотом колёс.
Глава 2
Червонцев
Раскачиваясь на крутых поворотах, Червонцев хмурился и незаметно для себя сопел. Ему было жарко — волнение уходило не торопясь. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и слегка опустил галстук. Каждый раз, прикладывая платок к вспотевшему лбу, он автоматически поглядывал на часы. Но опустив руку, сразу забывал который час — мысли затмевали реальность, отодвигали её на задний план.
Негодование на подчинённого прошло. Но продолжала жечь та давняя неприязнь, что испытал он при первой встрече, когда Щербаков появился в отделе. Рапорт на должность он ему не подписывал, работать к себе не приглашал. Непонятно каким образом вышел приказ за подписью генерала, и всё тут — нате вам работничка, принимайте! Видать, чей-то протеже. А этого Червонцев не любил, ой как не любил. За это терял к человеку доверие, не мог на него надеяться, поручить что-то важное. Хотя поводов к этому Щербаков не давал — работать старался ответственно.
Машина летела по Лиговскому проспекту, обгоняя попутный транспорт, огибая его слева и справа, легко уклоняясь от касаний, объезжала выбоины асфальта.
Червонцев углубился в себя. Накатила тягучая тоска, душевная многолетняя надсадность. Это происходило всегда, стоило машине, преодолевая ухабистость дороги, начать укачивать его, точно заботливой мамаше в своей железной скрипучей люльке.
Он снова ощутил неприятный укол в левой половине груди. Вспомнил, что пропустил консультацию профессора, куда его записал знакомый кардиолог. Ну а что ходить-то? Ведь человек — тот же робот, управляемая изнутри машина. И как узнать, отчего искра в карбюраторе периодически пропадает? То ж — периодически! Едет ведь! Значит — движок тянет. Как говорит знакомый автомеханик: каждый шум должен вылезти наружу, тогда сразу станет ясно — что требует ремонта. Так и с людьми: увезёт «скорая» — в реанимации разберутся.
Он сдвинулся на сиденье назад, постарался выпрямиться и глубоко вздохнул. Колоть перестало, но к горлу подкатила тошнота — замутило. Приоткрыл окно, хлебнул несколько раз встречный поток воздуха — отошло. Что за жизнь? Доктор говорит — сахар! Да откуда ж он здесь возьмётся, этот сахар? От сладкой жизни? Вчера в очередной раз побывал на ковре у начальства по поводу серийного маньяка. И кто вызывал-то? Этот хлыщ, женившийся ради карьеры на дочке генерала. Теперь и сам руководит вместо тестя, точно власть в ГУВД стали передавать по наследству! Молодой, голубоглазый, губастенький — что он понимает? Что повидал за свои тридцать лет? Сидит в кабинете, коньяк втихаря попивает — морда с утра красная. Жаловался, как его ругали в Москве, ставили на контроль. А что это за контроль — карточка с красной полоской? Езжай вон да посмотри в лесу на изуродованное окровавленное тело маленькой принцессы в задранном школьном платьице, порванных колготках. Как через дырки пучится нежное тельце. Да ещё горло! Тоненькая шейка разрезана поперёк — красный ободок, точно ленточка праздничная, кожица — прозрачный пергамент, на ключицах — голубой орнамент из вен. Зачем? Как рука не отсохла? Неужели иначе ребёнка не убить, чтобы — как уснула? Да и за что? За что же можно лишить ребёнка жизни? Что он мог такое совершить?
Распущенные бантики в волосах точно заплести не успела — мамы рядом не оказалось, вывернутый кармашек испачканного платьица с запутавшимися в нитках хлебными крошками. Портфель с тетрадками тут же. Туфельки расстегнуты — в сторонке стоят ровненько, как родители требовали. Ремешки целы — сама снимала. О чём она думала, что вспоминала в тот момент, какой ужас переживала, когда пальчики с обкусанными ноготками нервно теребили металлическую застёжку? Когда убийца стоял и смотрел, ожидая…
Молодой стажёр-судмедэксперт ходит вокруг трупика, примеряется, в руках градусник, ещё не ушло стеснение — вот так, при всех, всё же — девочка! Лицо парня бледное, как у покойника, — дома, может, тоже маленькая дочка ждёт с температурой, и мерить надо, но не так, как здесь — по-другому… да — по-другому…
Седой фотограф тут же — точно на детском утреннике: щёлк-щёлк! Ходит, ракурс выгадывает, чтобы явственней показать не улыбку, не радость в лице или праздничный наряд, а кровь, застывшую, как желе, каждую рану линейкой измерить. Лицо мужчины хмурое, измождённое — непросто в окуляр детские увечья рассматривать, увеличивать, на бумагу переносить. Не в альбом на память, а фототаблицу в уголовное дело — последнее портфолио ребёнка.