- Что ж, допустим. Вы позволите задать вам личный вопрос, сын мой?
“Позволите” было дежурным выражением. Никто его позволения на самом деле не спрашивал, поэтому Гилберт подумав, просто переспросил:
- Что?
- Вопрос, - терпеливо повторил маленький человечек. - Могу я задать?
По затылку Гилберта словно провели ледяной рукой.
- Ээ… да, конечно, святой отец.
- Зачем вы убили барона Иеронима фон Талька по прозвищу Бесноватый?
Скуластое лицо священника прянуло вперед и оказалось прямо напротив его собственного. Гилберт оторопел и не нашел что сказать. Только выдавил искренне недоуменное:
- Я?!
Образ покойника-графа сам собой возник перед глазами: мертвец, раскачивающий под потолочной балкой. Вытянутые ноги, посиневшее, почти черное, лицо. Гилберту даже показалось на мгновение, что он слышит жутковатый, замогильный скрип пеньковой веревки. Скри-ип. Скри-ип.
Он сам не понял, почему в голову пришло именно повешение. Если уж на него думают, это должен быть удар мечом. Причем знатный такой, от души - в полный замах, сопровождаемый поворотом корпуса в бедрах. Чтобы - хааак! - и от плеча до задницы, иначе Бесноватого не успокоишь…
И холод по спине.
Что-то случилось или случится?
Уже случилось. Странный барон мертв, и обвиняют в его смерти… Додумать Гилберт не успел.
- Вспоминаете? - тот же мягкий, слегка простуженный голос. Гилберт покачал головой.
Это было глупо. Сказать по правде, даже сейчас, стоя на коленях с руками, связанными за спиной, он до сих пор не понимал всей опасности, исходящей от этой группы инквизиторов. Во-первых не чуял за собой вины, а во-вторых - слишком уж привык видеть в монахах-воинах простых храмовых служек, чья задача обеспечивать безопасность монастырей от разбойников и заблудшей нечисти, да сопровождать паломников.
О том, как ведет дознание капитул инквизиции, он не имел понятия.
Познавать пришлось прямо сейчас и в ускоренном порядке.
Страшный удар сбил Гилберта с ног. Воздух в легких исчез, словно его никогда и не было… а еще исчезла земля под коленями. Подброшенный пинком, он подлетел вверх и начал было заваливаться на бок, но так и не упал, потому что сильные руки схватили, вздернули, поставили на обмякшие ноги - и только затем, чтобы пудовый кулак, отлитый словно из горячего металл, тут же пришелся по почкам.
Гилберт Кёльдерер заплакал в первый раз с тех пор, как покинул отчий дом. И не от боли, а от стыда и бессильной ненависти, потому что после удара мочевой пузырь предательски отказал и по ноге потекло, а штаны потемнели и намокли.
Потом его били еще - не бестолково и суматошно, а с толком и расстановкой, скупо отмеривая удары, от которых внутри взрывались пороховые бомбы, с каждым новым ударом вбивая понимание - надо говорить.
Вежливо и много.
Говорить хоть что-нибудь, чтобы это прекратилось.
Проваливаясь, падая, исчезая, Гилберт вдруг вспомнил выражение лица того, кто висел (да почему висит-то? почему не отравлен, не застрелен, не проткнут шпагой?!) сейчас под толстой деревянной балкой - когда он еще был жив. И его слова:
- Важно, что это не твоего ума дела, мальчик. Ты понял? Отвечай, я приказываю.
А теперь ты умер, засранец-граф. Так, что ли? Отвечай, я приказываю.
- Довольно. Кажется, наш юный друг хочет что-то сказать.
- Почему… почему вы…
- Прежде, чем вы продолжите, хм, герр Кёльдерер, хочу предупредить: запираться бесполезно. Есть свидетели, молодой человек, которые видели, как вы угрожали графу.
- Я? Я не… я не…
Он запнулся, с трудом втянул воздух в легкий воздух и в бессилии обвел глазами холл гостиницы, из которой испарились и постояльцы, и хозяева. Помещение заполняли только суровые, высоченные, как на подбор, вояки в бело-зеленых сюрко поверх кольчуг и нагрудников. Лица у всех были одинаковые - точно из дерева вырезаны.
Торчащие из-под материи части нагрудников были исцарапаны клинками, а кольчуги латали - и не раз. Эти монахи точно не соборы от случайных лиходеев охраняли.
Собравшись с силами Гильберт, наконец, выдавил:
- Я не убивал.
Он сказал и сам себе не поверил, так жалко и неубедительно все прозвучало. Еще полдюжины таких ударов, и можно признаться в убийстве, которого не совершал.
“Не верят. Они мне совсем не верят”.
Маленький священник, командовавший великанами в железе и коже, встал с кресла и, заложив руки за спину, двинулся по кругу. Когда он оказался за спиной молодого наемника, неподвижное лицо дрогнуло и на нем на короткий миг появилась скупая улыбка.
Глупый мальчишка.
Даже не понимает, что с ним делают.
А ведь это так просто: если хочешь получить всю необходимую информацию от свидетеля - всю, без утайки - выстави его обвиняемым. Заставь его самого наполовину поверить в собственную вину, заставь быть готовым к самооговору и тогда, поманив призрачным шансом оправдаться, как скупца золотой монеткой, задавай правильные вопросы.
И польется речь аки мед по устам.
- Вас видели в таверне на безымянной станции у деревни Табор. Вы участвовали в потасовке с людьми Иеронима фон Талька, ранили некоторых из них и возможно убили одного.
Если бы его били чуть слабее, Гилберт бы не удержался от саркастической ухмылки: дворянин из Ура со своим телохранителем-варваром все-таки достали его. В драку он полез только из-за них.
И фон Тальк там был - страшный, с поломанным носом. Безумный.
Но ведь живой же!
- Барон… он сам спровоцировал все, святой отец. Мы не собирались устраивать неприятностей, просто остановились на ночлег в таверне. Но он искал повода задраться с наемниками. Он ненавидит нашего брата! Какие-то наемники за несколько дней напали на его деревню, и он просто искал, кого за это повесить. Клянусь, я не вру, мессир.
- Не называй меня так. Мой орден не признает мирских титулов. Продолжай.
- Я не знаю, что продолжать! Люди барона взяли верх, все, кто собирался в Ур торговать шпагами или искать патронов в Мятежных княжествах, были перебиты или взяты под стражу. Он… он велел повесить троих, а остальным резать уши!
Маленький священник хмыкнул. Сделал знак помолчать и обернулся в сторону писца - рослый детина, больше похожий на кузнеца, сгорбился над стойкой, за которой прежде суетился хозяин гостиницы, и торопливо царапал гусиным пером по листу бумаги, высунув язык от напряжения.
Дождавшись, когда перо перестало скрипеть, святой отец прошелся взад-вперед и остановился прямо напротив юного наемника.
- Уши, говоришь, резать. Я вижу у тебя оба на месте.
- Я… я оказался на другой стороне, м… святой отец.
- Но ты дрался с людьми Бесноватого?
- Нет. Была третья сторона.
Отвечать, стоя на коленях в луже собственной мочи было унизительно, но что ему оставалось?
- Продолжай.
- Там был дворянин из Блистательного и Проклятого. Молодой, но очень важный. Граф! Его сопровождал телохранитель. Южанин - весь в татуировках и шрамах. Они вдвоем целую свалку устроили.
- И ты присоединился к ним? По какой причине?
- Мы разговорились до того, как все началось.
- О чем?
- О войне.
- Подробнее! - резкий крик заставил его вздрогнуть, но удара за ним не последовало.
- О солдатах и рыцарях, - торопливо проговорил Гилберт. - О тех, кто едет воевать за Ур сюда под Наол, и о тех, кто воюет на стороне Лютеции.
- Войны еще нет.
- Да, святой отец… Но люди уже друг друга убивают.
- Я хочу знать подробности вашего разговора. Все.
- Вы не спросите, как зовут графа? - осмелился попытаться взять инициативу в свои руки молодой йодлрумец.
Доски пола больно шарахнули по лицу. Моча на полу смешалась с кровью из разбитого носа.
- Мне не нужно спрашивать о том, о чем я и так знаю, - сказал маленький священник, когда Гилберта подняли и легкими пощечинами привели в чувство.
Инквизитор подошел к писцу и что-то взял со стойки, какой-то белый предмет. Гилберт несколько раз сильно зажмурился, пытаясь вернуть зрению четкость.