Ушли. И дверь закрыли. Сели в машину.
Нелегкое и не очень-то приятное шпионское ремесло!..
«Э-ге-гей! Привыкли руки к топорам! Только сердце непослушно докторам. Если иволга поет по вечерам. Лесорубы!..» — Очень кстати вспомнилась Дмитрию эта песня из советских времен.
Да, к топорам привыкли руки. К клавиатуре компьютерной привыкли. А вот к установке подслушивающих устройств в чужих квартирах не привыкли, отчего изрядно дрожали. И адреналинчик по телу бегал. И сердечко постукивало изрядно. «Шпионы» посмотрели друг на друга и… Смехом это назвать никак было нельзя. Ржаньем, пожалуй, можно.
— Это нервное, — отсмеявшись, объяснил приятелю Совин. — Заплати налоги и живи спокойно.
Сашка откликнулся, и они минут пять рассуждали о непосильном налогообложении индивидуальной трудовой деятельности секретных агентов, разведчиков и шпионов в деле торговли государственными тайнами. По всему выходило, что гостайнами торговать невыгодно: налогами задавят, штрафами задушат…
Поржали — отошли немного, успокоились. Покурили, чаю из термоса Совина попили. К полудню Сашка, слегка нарушая правила дорожного движения, довёз себя до своей мастерской, и друзья расстались.
«А я не вижу причин, по которым благородный дон не мог бы поехать во Владимир», — вслух, почти цитатой из своих любимых Стругацких ответил на свои же размышления Совин. Необходимо было как-то отвлечься от тягостного состояния, не проходящего с того момента, как Дмитрий узнал о смерти Нины Власовны. Дорога для этого подходила как нельзя лучше.
Ещё лучше подошла бы встреча с любимой женщиной, но мысль о том, что для Татьяны встреча с ним, с Совиным, может представлять опасность, приводила горе-сыщика в ужас.
Совин покидал в машину рыбацкие принадлежности, термос, тёплую одежду, всё своё оружие. Сказал «поехали» и махнул рукой. Как Юрий Гагарин в песне…
Трасса была загружена до безобразия. Трудовые массы москвичей уже после обеда в пятницу стремились из столицы на свои дачные участки. Иные аж за сто и более километров. И скорее всего, не отдыхать, а работать: копать, пахать, боронить и сеять. Или ещё вот: заниматься вспашкой зяби. Что такое «зябь», Совин не знал. И по своим внутренним причинам не залез даже ни разу в словарь Даля, чтобы выяснить значение этого слова. Дмитрию нравилось, что малопонятное слово несет в себе загадку и одновременно некоторый сарказм в отношении самого Совина, не любящего ни пахать, ни сеять, ни «поднимать зябь».
Загруженность трассы Совина по-своему устраивала. Водитель из него пока был так себе, и ехать в общем потоке, с заботой только о том, чтобы выдержать дистанцию, было вполне удобно. Так и продвигался он со средней скоростью шестьдесят километров в час, слушая Высоцкого и ни о чем не думая. Миновал границу Владимирской области и уже посматривал по сторонам, выискивая приличную, но глухую дорогу в сторону, когда заметил на обочине двух, голосующих девчушек. Остановился, открыл заднюю дверцу.
— Вам куда, девчонки?
— Дяденька, подвези до Покрова.
— Садитесь.
Девчонкам было лет десять-восемь. Плохонькие платьица, грязноватые и изрядно потертые джинсовые курточки.
Совин на ходу залез в лежащую рядом сумку и протянул девчонкам пачку печенья и двухлитровую бутылку газировки.
— Угощайтесь.
На заднем сиденье зашелестели оберткой.
— Сёстры?
— Угу, — подтвердили сзади набитыми ртами.
— А в Покров зачем?
— На бензоколонку. Денег на хлеб просить.
Совин резко ушел на обочину и остановил машину. Едущий следом «жигуль» возмущенно просигналил, а водитель беззвучно проартикулировал губами что-то непечатное.
Дмитрий закурил и повернулся к сестрёнкам.
— А вы откуда?
Девчонки отвечали спокойно и по-деревенски обстоятельно.
История их была проста и типична для нынешней российской провинции. Семья Ивановых — уж куда типичнее, с такой-то фамилией! — жила в небольшой деревушке в десяти километрах от трассы. Отца-механизатора пять лет назад свела в могилу водка. Остались больная мать да четверо детей. Младшая родилась уже после смерти отца.
Мать числилась в колхозе, не имея от него ни работы, ни денег. Государство полагающимися пособиями баловало редко. Жили тем, что выращивали на огороде. Единственный сын — двенадцатилетний Витька — каждый день ездил в ближайший город Покров мыть на автозаправках машины. Но таких желающих и среди городских ребят было предостаточно. Конкурента не любили. И он через день возвращался с синяками и ссадинами, пока упорством своим не отвоевал у городских право на труд. Место было не ахти, но позволяло привозить домой и хлеб, и молоко для младшей сестренки. Иной раз и на колбасу хватало. А двое средненьких — Валя и Лена — в свободное от огородных работ время осваивали науку попрошайничества. Увы, и здесь существовала жесткая конкуренция. Девчонок били сверстники и сверстницы, их гоняли с теплых мест, отбирали заработанное…