Сонанта поднесла к глазам ладони, но глядела не на зацветающие лиловым синяки, а на чешуйку мини-блока, вперившую в невозможное небо слепые зенки индикаторов. Глядела и не видела ничего — от слёз и оттого, что разучилась видеть одними своими зрачками.
Сонанта зажмурилась и обмякла. Думать она не могла, взять себя в руки не пыталась. Пока кто-то другой не сцапал её за плечи и не начал трясти:
— Сонанта. Сонанта, что с тобой? Сонанта?!
Она разлепила веки, не узнавая этого голоса, не узнавая лица, которое плавало перед ней в жидком тумане.
— Сонанта, что случилось? — Атур присел рядом и всё тряс, не отпускал.
— Включи… Включи, пожалуйста. Сделаю, что скажешь…
Сонанта не услышала себя и не удивилась этому — ведь она, должно быть, больше не умела говорить. Она попыталась поднять руку, чтобы показать Атуру. Атур схватил её запястья, уставился на битые ладони. Зашиблась она сильно, но покрытие площади было таким гладким, что не оставило на коже ни царапинки, а капли крови выступили сами собой, от удара.
— Ты что, упала? — растерялся Атур. — Скажи своему компьютеру, пусть даст обезболивающий импульс…
Он осёкся. Повертел её руку так и эдак.
— Это не я, Сонанта, честное слово! Я тебя не отключал…
Сонанта скрючилась, сунув лицо между коленок.
Атур помолчал. Нахмурился. Надулся… Лицо у него побагровело, лоб взмок. Через минуту он шумно выдохнул, отёрся и стал глядеть мимо Сонанты. Вид у него сделался крайне растерянный, даже испуганный.
— Не могу включить, — произнёс он медленно. — Даже не чувствую.
Он вскочил на ноги, ухватил Сонанту подмышки, потащил через площадь, к улицам среди стеклянных башен с переходами, как замёрзшие канаты. Сонанта, всхлипывая, умудрялась как-то перебирать ногами и даже не совсем висеть на Атуре, и чем дольше она перебирала, тем лучше у неё получалось. Видеть она, оказалось, тоже могла, хотя ракурс и пропорции для неё изменились, а от этого нарушилась координация движений.
Всё восприятие испортилось. Глядеть Сонанте теперь удавалось только вперёд, под ноги и по бокам. Что делается сзади и наверху, не обернувшись и не задрав головы, понять не было никакой возможности — да и тогда заглянуть получалось не дальше, чем умели глупые человеческие глаза. Будь кругом хоть тысячи сенсоров, что творится за углом, не узнаешь, пока не сунешь туда нос.
Больше нельзя было записать интересное событие, важный разговор или просто пару дней жизни, чтобы потом прокрутить в уме, — разве что по памяти. А память, она как дырявое ведро, что в ней, кроме беспорядочных обрывков, удержишь? Невозможно стало очутиться внутри отснятой компьютером картинки, чтобы видеть всё как бы своими глазами. Мало того, Сонанта разучилась определять точные размеры и расстояния. Не могла уже сказать, какой за бортом состав воздуха, безопасно ли есть такую-то ягодку с такого-то куста — и лишилась ещё многих полезных сведений, которые мини-блок был запрограммирован грузить прямо в мозг. И вопросы стало задать некому. А что совсем плохо, Сонанта не чувствовала больше обнадёживающего присутствия компьютера, не ощущала ни шаттла, ни далёкого корабля, который стал частью её самой настолько, что она и не замечала этого, пока не утратила.
Словно весь мир кругом вымер.
Атуру, видимо, надоело волочить Сонанту на себе. Он прислонил её к холодной твёрдой стенке и заговорил, дыша в лицо:
— Хватит скулить. Можно подумать, тебе руки-ноги отрезали. Ты же человек, а не придаток машины. Твой бог, или во что ты там веришь, создал тебя такой, как тебе и дóлжно быть. Дома, на Аркадии, ты, наверно, не бегала с антеннами в ушах, тебе хватало собственной головы и того, что в ней, — так разве с тех пор что-то изменилось? Ты не стала ни слабее, ни глупее, а ведёшь себя, как инвалид, которого отключили от экзопротезов!
Сонанте не хотелось слушать бодрящих нравоучений, ей хотелось сесть и горевать, и она разозлилась на то, что ей в этом мешают. Совсем немного бдбзйзв разозлилась, но достаточно, чтобы почувствовать боль в коленках и осознать своё полное одиночество. За это она стукнула бы Атура… будь у неё силы. Но сил не нашлось.