Тут как раз подоспели оппоненты… и побежали вместе с остатками их состава, в том же самом направлении. Никто никого не бил, а расстановка сил напомнила творчество Владимира Семеновича Высоцкого: «Красота – среди бегущих, первых нет и отстающих…». Причина через мгновение стала очевидна, так как пробегающий мимо противник рявкнул «Мусора!» и ускорился. И правда, сзади строя оппонентов по парковой дорожке ехали две машины ППС.
…На Виктора накатила дикая усталость в сочетании с безразличием и ленью. Зачем все это? Что он тут делает? М. стоял рядом и ржал.
— Побежали! Хахаха! Не упадите, бля! Ой не могу!
Картина вокруг отдавала авангардным искусством: по пустому импровизированному футбольному полю неспешным шагом брели две фигуры, одна повыше и постройнее в спортивных штанах, вторая помассивнее и в паленом Лонсдейле. Вокруг лежали десятки бит, ножей, цепей, палок, арматурин, топоров, обломков кирпича и бутылок. «О поле, кто тебя усеял разным аргументом?» — спросил бы в этой ситуации герой Пушкина. Периодически наши герои пинком отбрасывали с дороги мешающие пройти ништяки.
Сзади подъехала машина ППС и остановилась
— Здорово мужики! – М. зычно крикнул экипажу. — Огоньку не найдется?
Несколько ошалевший сержант автоматически протянул к сигарете зажигалку?
— Вы чо тут творите? Охуели совсем?
— Да мы ваще не при делах, сами ж видите! Иду с другом, тут какие–то драться собрались.
— А это все чье?
— Ну не мое точно! Они вооон туда побежали!
Проверив документы, которые оказались только у Виктора, экипажи поехали преследовать правонарушителей. М. ржал практически непрерывно. Через два квартала друзья увидели знакомые экипажи, деловито паковавшие часть бегунов на длинные дистанции и приветливо помахали им руками. Примерно там же им встретилась довольно многочисленная группа неудавшихся оппонентов.
— Ну вы бля даете! Почему не побежали–то?
— А мы ни от кого не бегаем. Никогда.
— Как звать–то?
— М. и С.
Позднее эта история стала широко известной в узких кругах. Так укреплялся авторитет.
***
— Ну вы даете – От рассказа Виктора я остался в изрядном удивлении. – А ничего если бы там правда кавказцы были? Имеешь представление что бы произошло? Ни оружия нормального, ни подготовки. Пиздец же.
— Не, нормально все. Смотри сам: вот прибили бы несколько юных дебилов. Дураки не дефицитны, так хоть польза от них. Эффект от того, что хачи ебнули бы парочку детей был бы превосходен – кондопоги тогда еще не было, но что–то типа того могло бы быть. Мощный резонанс точно. А скорее всего кавказцы бы в первый момент не стали бить серьезно – недооценили бы противника. Тут–то и понеслось бы веселье. Опять же с концами нас там поубивать мусора бы не дали. Да и расклад был бы сложный для чурок: А. и компания не подарок совершенно.
— Замечательно. Тебе–то это нахрена? Кондопоги, резонанс. Ты ж не идейный.
— Мне? А для развлечения. Сзади не особо опасно было… Идейные у нас как раз согнанные в первый ряд были. Я–то не идейный, нахуя мне подыхать? У меня была задача, которую надо решить, и последствия в нее входили. Единственный вариант обратить расклад в свою пользу практически при любом результате. Кстати из тех двух чурок которые там были одному кто–то нож в суматохе присунул, уже когда удрали все. Но круче всего опиздюлился тот, кто эту стрелку забил, гыгыгы. Так–то стрелки с чурками идиотизм полный, сам понимаешь. Только вычислять и накрывать, без предупреждения. Ты эту кухню лучше меня знаешь, что бывает из–за такого.
— Да уж, естественно. – В глазах Виктора я видел огоньки и в них появилось тоскливое и мечтательное выражение. Будто воспоминания об ушедшей молодости, прекрасной но потерянной.
Шел 2010 год, с весны 2004 года, когда не пролилась кровь, прошли шесть лет. А в декабре 2010–го Москву всколыхнула реакция на убийство славянского парня в случайной драке.
День из жизни
Виктор хандрил. Сказывались погода – серый уральский февраль, когда темнота на улицах соседствует с холодом и исключительно грязным серым снегом, и обычная для этого времени года простуда. Третий день он сидел с книжкой и наушниками, спасаясь от сухого кашля глинтвейном и коньяком. Военные мемуары перемежались Буниным и Набоковым, Вивальди в наушниках сменяли Landser и TNF, а настроение становилось хуже и хуже. Стоило закрыть глаза, и мозг рисовал картины кровавого насилия, поджогов, разбоев и расправ. Сколько же ему было лет тогда? Восемнадцать, кажется. Многое из того, о чем тогда только мечталось, будет осуществлено в ближайшие годы… а пока личные наклонности только начинали проявляться.