Выбрать главу

В самодержавном государстве, где, казалось бы, политика была полностью исключена из публичной сферы, политическим становилось почти любое высказывание: и отзыв на постановку в императорском театре, и оценка действий полицейского, и даже рецензия на новый роман. В таком контексте деятельность журналиста, высказывающего личное мнение, неизбежно способствовала расширению сферы публичного и сужению, пусть в весьма небольшой степени, власти автократа.

В свете сказанного особое значение приобретает изучение взглядов и журналистской стратегии тех журналистов Николаевской эпохи, которые претендовали на роль идеологов. Мне представляется интересным рассмотреть под этим углом зрения Булгарина и Пушкина. Эти ключевые фигуры русской литературы 1820 – 1830-х гг. уже не раз становились предметом сопоставления. Однако при этом на первый план обычно выходили их личные отношения и литературные взаимовлияния и взаимоотталкивания[160], а в итоге делался вывод об антагонистичности их позиций. Но для более адекватного понимания содержания и форм их журналистской деятельности стоит в специальной работе от этих отношений абстрагироваться, сопоставив их социально-политические взгляды в более широком идеологическом и политическом контексте и выделив то, что у них было общего.

Выбирая провокативное название для статьи, я не имел, разумеется, в виду, что Пушкин во всем походил на Булгарина. Пушкин – прежде всего поэт, сыгравший роль национального поэта, и в этом его основное значение для русской культуры. Но среди различных его жизненных занятий была и журналистика, где он вступал на поприще, на котором уже с успехом подвизался Булгарин, и пытался конкурировать с ним. И касательно этой сферы имеющиеся в научной литературе характеристики соотношения деятельности и взглядов Пушкина и Булгарина весьма абстрактны, неточны, а зачастую неверны.

Согласно ходячим представлениям и дореволюционных, и советских литературоведов, Пушкин и Булгарин были антагонистами по своим идеологическим и политическим взглядам: Булгарин – консерватором и реакционером[161], а Пушкин – либералом или революционером. В постсоветский период трактовка пушкинских взглядов стала более разнообразной (от революционности до консерватизма), однако его идеологическое и политическое противостояние Булгарину не ставится под вопрос. При этом не только пушкинисты, но и булгариноведы обычно не берут на себя труд ознакомиться с тем, а что же писал Булгарин по данному вопросу и так ли его политические и идеологические взгляды отличаются от пушкинских.

В данной статье речь пойдет о Николаевской эпохе. В принципе можно было бы продемонстрировать определенный параллелизм их общественных позиций и взглядов и в предшествующий период (характерно, например, что и тот, и другой входили в околодекабристский круг и были идейно и лично тесно связаны с литератором-декабристом А. Бестужевым, но при этом декабристы опасались делать им предложения о вступлении в тайное общество[162]; на обоих делались политические доносы; оба находились под полицейским надзором, и т. д.). Однако, с одной стороны, круг источников, характеризующих их взгляды в этот период, гораздо уже, чем по Николаевской эпохе, а с другой – именно в Николаевскую эпоху Пушкин обратился к журналистике.

Для правильного понимания соотношения взглядов Пушкина и Булгарина нужно представлять общий расклад идеологических и политических позиций в России в эту эпоху, контекст, в рамках которого они действовали. Однако обобщающие работы такого рода практически отсутствуют, что вынуждает нас предпослать статье краткий обзор политико-идеологического спектра взглядов в России первой трети XIX в. При этом, как уже отмечалось, спектр этот был достаточно узок: и дистанция между крайними позициями была не очень велика, и сами эти позиции были не четко проявлены.

После того как Петром I был начат процесс интенсивной модернизации, идеологические позиции в основном определялись этим процессом. Интеллектуальная элита рассматривала себя в качестве важнейшего агента процесса модернизации и европеизации страны, видела свою задачу в просвещении населения, что означало на практике усвоение достижений европейской науки и техники, европейского образа жизни, моральных и эстетических норм и т. д. В XVIII в. сформировалась и стала господствовать среди лиц интеллектуального труда просвещенческая идеология. Ю.М. Лотман отмечал, что «основой культурного мифа Просвещения была вера в завершение периода зла и насилия в истории человечества. Порождения суеверия и фанатизма рассеиваются под лучами Просвещения, наступает эра, когда благородная сущность Человека проявится во всем своем блеске. <…> То, что исторически сложилось, объявлялось плодом предрассудков, насилия и суеверия. То же, что считалось плодом Разума и Просвещения, должно было возникнуть не из традиций, верований отцов и вековых убеждений, а в результате полного от них отречения»[163].

вернуться

160

См., например: Сухомлинов М.И. Полемические статьи Пушкина // Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. Т. 2. С. 267–300; Винокур Г.О. Кто был цензором «Бориса Годунова»? // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1936. Т. 1. С. 203–214; Переверзев В.Ф. Пушкин в борьбе с русским «плутовским романом» // Переверзев В.Ф. У истоков русского реального романа. М., 1937. С. 44–77; Гиппиус В.В. Пушкин в борьбе с Булгариным в 1830–1831 гг. // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1941. Т. 6. С. 235–255; Гозенпуд А.А. Из истории литературно-общественной борьбы 20 – 30-х годов XIX в. («Борис Годунов» и «Димитрий Самозванец») // Пушкин: Исслед. и материалы. Л., 1969. Т. 6. С. 252–275; Mocha F. Polish and Russian Sources of «Boris Godunov» // The Polish Review. 1980. Vol. 25. № 2. Р. 45–51; Белов Б.С. «Медный всадник» А.С. Пушкина и «Письмо к приятелю…» Ф.Б. // Альманах библиофила. М., 1993. Вып. 28. С. 26–46; Позднякова О.И. Иван Петрович Белкин и Феофилакт Косичкин: (К вопросу о литературной полемике А.С. Пушкина и Ф.В. Булгарина) // Взаимодействие творческих индивидуальностей русских писателей XIX – начала ХХ в. М., 1994. С. 49–55; Кац Б. Неучтенные источники «Моцарта и Сальери» // Новые безделки. М., 1996. С. 426–430; Скрынников Р.Г. Дуэль Пушкина. СПб., 1999. С. 33–42; Нестеров Н. Пушкин: Опыт частного расследования. Волгоград, 2002. С. 79–88; Осповат А.Л. К источникам пушкинской темы милость – правосудие («восточная» повесть Ф.В. Булгарина) // Πολγτροποη: К 70-летию В.Н. Топорова. М., 1998. С. 591–595, и др.

вернуться

161

См., например, Краткую литературную энциклопедию, где Булгарин назван «крайним реакционером» (М., 1962. Т. 1. С. 770); многие продолжают считать так и сейчас, см.: Акульшин П.В. Булгарин Ф.В. // Русский консерватизм середины XVIII – начала ХХ века: Энциклопедия. М., 2010. С. 76–79.

вернуться

162

Пушкину не предлагали вступить в тайное общество из-за недоверия к его «характеру, малодушию и развратной жизни» (Записки И.И. Горбачевского. СПб., 1916. С. 300; ср.: Пущин И. Записки о Пушкине. СПб., 1907. С. 78). Подробнее см.: Немировский И. Либералисты и либертены: случай Пушкина // Новое литературное обозрение. 2011. № 111. С. 113–129. Булгарину не доверяли как поляку; см.: Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 450, 476.

вернуться

163

Лотман Ю.М. Архаисты-просветители // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллинн, 1993. Т. 3. C. 358.