Трехлинейный револьвер, старый добрый наган. Он замечательно, лаконично красив. В нем нет ни ублюдочной укороченности «бульдога», ни избыточной длинноствольности «кольта». Он эстетически безупречен. Своей законченностью похож на кристалл или стихотворение.
Когда-то офицеры играли наганом в русскую рулетку, превращая линии его калибра — 7,62, русская классика от Мосина до Калашникова — в линии своей судьбы. В дореволюционном Владивостоке высшее общество от безделья играло «в тигра». Суть игры состояла в том, что офицеры — в кромешной тьме, на шорох — стреляли из револьверов по проигравшему в карты товарищу, назначенному тигром и кравшемуся к выходу из зала.
Да и после Великой Отечественной револьверы и трофейные пистолеты еще долго ходили по рукам. Это потом оружие осталось только у охотников, и самоубийцам нового времени приходилось, как правило, вешаться.
Офицер, в которого пули — японская и русская, одинаково злые и содержавшие каждая по целой смерти, — попадали дважды, не играл в рулетку. Он стрелял в сердце. Чтобы — наверняка. И — чтобы лицо его не было разбито, чтобы облик остался прижизненным.
Последней ночью он почти не спал. Утром попросил не тревожить: пусть позовут позже, к обеду. Посоветовал сыну погулять, а сам поднялся на второй этаж, в свою спальню-кабинет, и прикрыл дверь.
Дописал письмо, поставил дату. Представил, как она будет выглядеть на могильном камне. Расписался. Сложил странички, поместил письмо на тумбочку.
Разделся, аккуратно положил одежду на стул, полуприлег-полуприсел на кровати, укрылся одеялом — пусть кровь впитается в постель. Стрелять решил через подушку — она приглушит выстрел.
Взял револьвер, проверил барабан.
Наган был черный, вороненый. Личный черный ворон. Персональный «воронок», наконец приехавший за ним.
«Вороненый наган Тульского завода» появляется уже в «Разливе», но Неретин использует его не по прямому назначению — «охолаживает» дерущихся рукояткой.
В «Разгроме» Мечик, пытаясь покончить с собой, «долго с недоверием и ужасом» глядел на револьвер, но почувствовал, что никогда не сможет выстрелить в себя. А потом и вовсе забросил оружие в кусты.
Комиссар Челноков из «Рождения Амгуньского полка», вытащив наган из кобуры, «долго с интересом наблюдал, как ленточкой отливает смазанная вороненая сталь, и так же серьезно и вдумчиво взвел холодный курок». Не выстрелил — поскольку «привык отрезать только один раз, но зато после семикратной примерки».
Фадеев давно выбрал лимит примерок.
Осечки не ждал — и ее не случилось.
Внизу услышали хлопок. Решили — стул упал, что ли. Ему так и хотелось — чтобы не прибежали на звук. Вдруг он умрет не сразу — зачем близким видеть его агонию.
Револьверной пуле нужно было пролететь какие-то сантиметры. Она легко пробила подушку, грудную мышцу и изношенное, но до последнего стучавшее сердце.
Церковь, начиненная снарядами, взорвалась.
Саша Булыга вернулся в Улахинскую долину.
ЖИВОЙ. ПОСЛЕСЛОВИЕ
Книги его раньше были везде, в каждой советской семье.
(Может быть, даже слишком везде? Может, проще будет следующим — тем, кто «Разгром» уже не «проходил», а просто прочел? Может, только новое поколение и способно выстроить равно свободную и от советских, и от антисоветских догм литературную иерархию? А мы, родившиеся в СССР, — настолько отравлены советскими славословиями в адрес Фадеева и послесоветским его отрицанием, что уже не в состоянии воспринять тот же «Разгром» непредвзято?)
Теперь люди избавляются от книг. Сначала они покупались для чтения, потом — для мебели, теперь многим не обязательны даже и как часть интерьера.
Я нахожу Фадеева в заколоченных (на какой фронт все ушли?) домах культуры приморской глубинки. Натыкаюсь на эти книги у подъездов, у мусорных контейнеров.
Так я обзавелся роскошным дальиздатовским «Разгромом» 1983 года. Глянец — куда там нынешнему «гламуру», иллюстрации отличного владивостокского художника Сергея Черкасова… У меня собралась уже целая коллекция советских изданий Фадеева. Излишки раздаю желающим.
Желающих, правда, немного.
Подобрать Фадеева и принести его домой — просто, вернуть его «широкому читателю» — куда сложнее. Но, убежден, это совершенно необходимо. И прежде всего — самому этому широкому читателю.