16 апреля 1951 года И. В. Сталин, как сообщает В. Кудрявцев, подписал постановление, которым предписывалось осуществить новый способ производства стали, для чего Енисейстрою поручалось сооружение Красноярского опытного электрометаллургического завода «Минчермет».
Плавки в печи, которые начались в начале июня 1952 года, были бесконечным мучением, сопровождались частыми взрывами, авариями, требовался высокий расход электроэнергии. Поэтому для отработки технологических и конструктивных решений соорудили небольшую лабораторную печь, действовавшую круглые сутки без выходных дней. Работали до изнеможения.
Драма усугублялась и тем, что представители Министерства внутренних дел (по линии Берии) давали в центр информацию об успешном освоении новой технологии, а работники Министерства черной металлургии сообщали, что дела идут плохо, с великим трудом и малыми результатами. Поэтому И. Ф. Тевосяну было поручено выехать на место, разобраться и доложить результаты в ЦК.
16 декабря 1953 года И. Ф. Тевосян, друг А. Фадеева, приехал на поезде в Красноярск, где пробыл четыре дня. Ежедневно с 8 до 16 часов он наблюдал плавки. Объяснения министру давал Кудрявцев, работавший тогда одновременно заместителем начальника цеха по технологии и заместителем главного технолога (главным технологом завода был автор эксперимента В. П. Ремин).
Судьбу эксперимента решило и то, что 16 декабря, буквально за пять минут до появления И. Ф. Тевосяна, в цехе произошли сразу две аварии (прорвало водопровод и взорвался масляный выключатель), поэтому в момент встречи с министром в цехе стояла мертвая тишина, было даже слышно, как с одежды людей падают капли воды (и тут же замерзают — на улице термометр показывал минус 42 °C, в цехе же было чуть теплее). Последствия аварии быстро устранили, и затем в течение четырех «счастливых» дней не случилось ни одного срыва.
И. Ф. Тевосян принял решение: прекратить работы. И лишь спустя четыре года, уже после смерти А. А. Фадеева, они были возобновлены уже в нормальных человеческих условиях, и со временем увенчались успехом, а изобретатели удостоены Государственной премии СССР. Среди лауреатов не было В. П. Ремина, он умер раньше, не выдержав нечеловеческих нагрузок.
Если бы знал об этом Фадеев, как бы он отнесся к такому ходу вещей? Трудно сказать. Но, возможно, он бы вернулся к этой истории, сыгравшей в его гибели определенную роль, пересмотрев все заново, вернулся, но уже на новом уровне понимания проблем.
Да, в том старом варианте действие романа у Фадеева должно было происходить на Урале, в Москве, в Пензе, а не на Енисее. Главное же в этой истории то, что «новаторы», авторы эксперимента на Енисее не были заурядными авантюристами, как говорил о них Фадеев и как представил их в облике Лесных Александр Бек.
Это были люди-герои, работавшие в условиях лагерей.
Но совершенно ясно, к этой истории нельзя идти с заранее заготовленной концепцией — консервативной или прогрессивной, а только от жизни, от суровой трагической правды, независимой от любых новаций и перемен.
Идея «открытия века» была подсказана Фадееву сверху. То ли И. В. Сталиным, то ли Л. П. Берией и Г. М. Маленковым — существуют разные мнения. Есть несколько наметок в фадеевских черновиках на этот счет. Но подобный сюжет исчез из замысла еще в 1953 году. Чутье истинного художника всегда побеждало в нем.
А те восемь глав из незавершенного романа, которые мы знаем, написаны с блеском, мастерски, полнокровно и говорят о том, что Фадеев до конца своих дней остался верен самому себе — шел не от идей, даже самых заманчивых, остросюжетных, а от жизни.
— Может быть, Фадеев что-то сжег? — не раз задавали вопрос сестре писателя Татьяне Александровне.
— Нет, не думаю, — неизменно отвечала она.
В самом начале работы над романом «Черная металлургия» Фадеев писал: «В голове, как говорится, сумбур вместо музыки, а когда из всего этого начнет кристаллизоваться «нечто» — сказать не могу. Но — верю в талантливые силы природы человеческой, — да осенят они меня крыльями своими еще хоть разочек!»
Но «талантливые силы» осеняли писателя на этот раз все реже. Он уже не чувствовал в себе «столько сил, как раньше». В борении с трудностями он переживал частые минуты отчаяния.
Фадеев говорил, что для него не закончить этот роман — «то же самое, что насильственно задержать роды, воспрепятствовать родам. Но я тогда просто погибну как человек и как писатель, как погибла бы при подобных условиях роженица». Так и случилось.
Фадеев переживал чувство стыда оттого, что «Черная металлургия» создается так трудно и так медленно. Он признавался в этом неоднократно, но в этих признаниях не говорил всей правды о несоразмерности результата затраченным усилиям. Он полагал, что «распишется», преодолеет отставание, наверстает в конечном счете свои несколько преувеличенные сообщения об уже сделанном и свои обещания о сроках окончания романа.
Хотя Фадееву было свойственно «медленнописание», он все же по опыту работы над «Молодой гвардией» знал, что при вдохновенном труде способен создать большую вещь в относительно недолгий срок. В борении с трудностями он переживал частые минуты отчаяния. Однако он долгое время не хотел сдаваться. Работа над «Черной металлургией» — это мучительный процесс преодоления упадка творческой работоспособности. Причин было достаточно. Частые отрывы от работы над романом ради общественных дел и по болезни требовали длительных усилий для обретения творческого настроения.
Но все же в течение четырех лет работы над романом у Фадеева были периоды, когда он чувствовал себя физически в удовлетворительном состоянии. А потому и ссылки на болезнь и занятость делами внетворческого характера оказались уже недостаточными, чтобы объяснить, почему за несколько лет работы роман так мало продвинулся вперед. И когда все «объясняющие» и «извиняющие» мотивы были исчерпаны, когда многократные обещания закончить роман в самое ближайшее время остались неоправданными, — в этот момент необходимость внести в задуманный сюжет некоторые изменения, продиктованные внелитературными обстоятельствами, стала тем новым мотивом, за который схватился Фадеев в попытках оправдать в глазах общественности свою неудачу с последним романом.
Задумав писать произведение широко, панорамно, Фадеев затем решает сузить диапазон произведения, сделать более локальными «ландшафты» действий, усилив и выделив собственно житейскую, семейно-бытовую проблематику.
«Говоря очень условно, — сообщал он в одном из писем, — роман, строившийся как «Война и мир», строится теперь, скорее, как «Анна Каренина».
Один из эмоциональных, идейно-нравственных рефренов задуманного романа как раз в том, что в жизненных ситуациях «нельзя решать вопрос по справедливости «без психологии», тем более если речь идет о социалистической законности как форме общественного выражения правды и добра.
В эти годы, как уже сказано, Фадеев часто испытывал «жажду творчества», находился в состоянии «необходимого для творчества душевного равновесия».
Очевидно, что «кризис» с романом на почве переоценки технической, проблемы затронул не то, что уже было написано, а еще не реализованные аспекты замысла. А это уж не такая великая «катастрофа». И если незначительная объективная помеха на пути создания романа была воспринята Фадеевым в столь болезненно преувеличенных размерах, вызвала у него «нравственный шок», заставила его говорить о «кризисе», «фиаско», «аварии», то объяснение такого настроения свидетельствует не о реально-объективных причинах, а о крайне пошатнувшемся психическом состоянии писателя. «Я болен, — писал он А. Н. Суркову еще в апреле — мае 1953 года. — Я болен не столько печенью, которая для врачей считается главной моей болезнью, сколько болен психически. Я совершенно, пока что, неработоспособен».
Роман не получился.
Он страдал невероятно: неужели его ждет впереди бесплодие? Зачем же ему такая жизнь?! Мучила боль за судьбы людей, ставших жертвами беззакония.
Узнав правду об И. В. Сталине, его деспотизме и произволе, Фадеев воспринял это как самую жестокую ошибку в своей жизни. В траурные дни похорон И. В. Сталина Фадеев, как и все, тоже писал о величии ушедшего и даже о его… гуманизме. Он считал, что и Ежов и Берия злодействовали тайно, скрыто от Сталина.