Писать зарубежные очерки Фадееву не удавалось, но иногда он рассказывал о наиболее интересных встречах. Один такой рассказ Фадеева о Бернарде Шоу записал публицист Осип Сергеевич Резник, которому удалось, как он пишет, запомнить каждое фадеевское слово и даже характерную интонацию Фадеева-рассказчика. Так Фадеев и Симонов подарили Шоу свои книги, и он, приняв их, тут же поставил на одну из незаполненных полок. «Увидев наше смущение, — вспоминал Фадеев, — Шоу сказал, что это знак большого уважения к нам и нашей литературе, что ему шлют свои книги писатели всего мира, он, конечно, не в силах их уже прочитать и лишь редкие из них он ставит на полку». По словам Фадеева, кто-то из них спросил: «А что же вы делаете с остальными?» И в ответ Шоу, любезно улыбаясь, подвел своих советских гостей к одному из полуоткрытых окон. Оказывается, окна кабинета Шоу выходили в закрытый внутренний дворик, выложенный плитами, со стеклянной крышей, сквозь которую туманный и солнечный день выглядели почти одинаково.
В рассказе Фадеева поразило слушателей неожиданное и необыкновенное. Глянув вниз из окна, Фадеев увидел лежавшую на каменных плитах груду книг. Она возвышалась довольно объемистой горкой, чем-то напоминала этюд в картине Верещагина «Апофеоз». Хозяин, вероятно, предвидевший столь ошеломляющее впечатление, с любезной иронией заметил: «Получив пачку бандеролей, я обычно выбрасываю книги как раз через это окно, и время от времени их убирают оттуда, но новые собираются быстро. — Он добавил подчеркнуто любезно: — Вашим книгам такая участь уже не грозит». «Мы с Костей переглянулись, — сказал Фадеев, — и, — видимо, оба подумали, что, быть может, после нашего отъезда, ну пусть не сразу, он освободит эту полку для следующих, особо ценных книжных подношений…» А Шоу между тем стал расспрашивать их о жизни в Советском Союзе, вспоминал свои приезды в нашу страну, говорил, что с удовольствием предпринял бы снова такое же путешествие, но сейчас он занят и не уверен, позволят ли ему преклонные годы вновь посетить Россию…
В Нью-Йорке он вышел на трибуну, почти не известный никому. Как вспоминал С. А. Герасимов, поначалу его приняли за советского чекиста, зато когда он сходил с трибуны, все задвигалось, заклокотало.
Сквозь бурю оваций он почувствовал, что коснулся самого живого, доброго в сердцах людей, и еще долго не утихало громкое, дружное, согласное: «Нет войне!» Он помогал людям надеяться, любить, жить. В такие минуты его видели красивым, горячим, наполненным жизнью до краев, правдивым и ясным человеком.
Впрочем, всегда, как только человек находит применение своим способностям, то он становится обязательным, добрым, справедливым, тем более если он чувствует, что его дело крайне необходимо людям.
Фадеев, может, впервые, еще в 1948 году скажет, что ядерная война — это «гибель цивилизации».
Он становится вице-председателем Всемирного Совета Мира, а председателем совета избрали знаменитого ученого-атомщика Фредерика Жолио-Кюри.
В феврале 1949 года в Париже собрался инициативный комитет по созыву Всемирного конгресса мира.
В маленькой комнатке на улице Элизе стол заменяла доска, поставленная на козлы, стулья взяли из соседних комнат.
Члены комитета заседали уже несколько дней, составляя текст обращения. Как найти слова простые и весомые, ясные и неоспоримые для каждого? Ив Фарж, писатель и художник, председатель Французского комитета за мир и свободу, встал, сердито вытряхнул трубку.
— Вы забыли, что у людей есть сердце… Довольно газетных формул. Начать надо просто: «Так больше не может продолжаться! Народы мира не хотят войны. Они но хотят новой бойни…»
— Есть еще замечания по тексту? — спросил Жолио-Кюри.
— Нет, все ясно, — ответил Александр Фадеев. — Я предлагаю действовать быстро и созвать конгресс через месяц.
В апреле 1-й Всемирный конгресс мира был созван.
Ключ к биографии Фадеева — борца за мир — дают его выступления. Они пронизаны единой мыслью, но разнятся по форме изложения, стилю, даже, я бы сказал, жанрово. Чувствуется, что он готовился к ним очень тщательно, подолгу.
Фадеев едет в Нью-Йорк. В страну, породившую «холодную войну». Он знал, непроста и неоднородна аудитория, перед которой ему предстояло выступить. Возможны и враждебные выпады, дух неприятия страны социализма. Но он знал также, что простые люди Америки хотят, чтобы торжествовал здоровый, мирный пульс жизни.
Поэтому Фадеев говорит не о том, что разъединяет, а о том, что связывает две великие страны. Как историк-ученый он с исключительной добросовестностью собирает из исторических книг факты, говорящие о традициях дружбы, взаимного доверия.
Через океан — так можно назвать этот фадеевский рассказ.
«Мне, русскому писателю, может быть, уместно будет напомнить, что добрые отношения между нашими странами имеют более давние традиции, чем отношения плохие. Добрые отношения между нашими странами начались еще со времен борьбы Соединенных Штатов Америки за свою независимость в конце позапрошлого века.
Русский демократический писатель Радищев даже воспел борьбу американцев за независимость в оде «Вольность». К этому же периоду относится начало культурных связей между Россией и Соединенными Штатами.
Не менее известны и дружеские отношения России и Соединенных Штатов в период гражданской войны, в шестидесятых годах прошлого века. В тягчайший момент борьбы Россия отклонила предложение Наполеона III о вмешательстве в войну в пользу защитников рабства и сорвала интервенцию против Соединенных Штатов Америки. Государственный секретарь Стюард писал послу в Петербурге Клею о том, что Соединенные Штаты «замешкались в обзаведении друзьями» и что Россия является исключением, так как «рано стала нашим другом и неизменно оставалась им».
Идеи союза Соединенных Штатов с Россией усиленно пропагандировались тогда в американской прессе. Назову статьи в «Нью-Йорк геральд». Из трех великих держав, писала эта газета, «Россия является той, которая проявила действительно дружеское и сердечное отношение к Соединенным Штатам». Назову брошюру Бойнтона, вышедшую в Цинциннати в 1864 году. «Мы большая и сильная нация, — писал Бойнтон. — Заключение союза с Россией, кроме того, усилит Соединенные Штаты и приведет к победе на Американском континенте».
В рядах федеральной армии боролись русские люди. Среди добровольцев, пошедших на призыв Линкольна в апреле 1861 года, был русский офицер Турчанинов, который командовал полком волонтеров Иллинойса.
Принципы, на которых зиждились эти благоприятные отношения между двумя странами, столь различными по своему политическому строю, были очень ясны и, я бы сказал, вполне современны. Их выразил президент Линкольн через русского посланника Стекля в письме последнего к министру иностранных дел Горчакову 6 июля 1863 года: «Мы всегда встречаемся на почве, где наши интересы тождественны, — заявил мне господин Линкольн, — а именно на почве иностранного невмешательства. Этот принцип был основой нашей традиционной политики, и, невзирая на переживаемый нами злополучный кризис, мы решили придерживаться этого принципа во всяком случае».
В конечном счете, если вернуться к проблемам сегодняшнего дня, проведение этого старого доброго принципа, провозглашенного Линкольном, могло бы явиться решающим в установлении хороших отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом.
В самом деле, было бы странно в наши дни, когда Россия стала великой советской народной демократией и когда советский и американский народы вместе проливали кровь против немецких нацистов, претендовавших на мировое господство, — было бы странно, чтобы два наших великих и сильных народа не нашли общего языка в деле обеспечения мира между всеми народами земли. Было бы странно тем более потому, что все крупнейшие международные противоречия, которые теперь иные люди стараются представить как неразрешимые, руководители наших народов и государств умело разрешили в Тегеране, Ялте, Потсдаме, продолжая традицию дружбы, начавшуюся полтора века тому назад и скрепленную кровью советских и американских солдат в прошлой войне».