Теперь к словам приходилось прислушиваться, и я старался не упустить ни одного и не потерять общий смысл. Мне стало крайне важно разобраться в причинах ее тревог.
– В этот раз старшая знахарка занемогла. – Потерла плечи, словно замерзла. – Она сказала, что заразит роженицу, и отправила за мной, и я, как послушная овца, сразу согласилась и побежала. Боялась же, что не справлюсь, знала, что ничего толком в родах не смыслю. – Замолчав ненадолго, обвела двор пристыженным взглядом. Добавила едва слышно: – И все равно согласилась.
– А если бы отказалась? – я удивился ее рассуждениям. – Все закончилось бы еще хуже.
– Надо было сходить к знахарке и попробовать исцелить ее. Может, Айссия справились бы с ее простудой. Или чем там она заболела.
Я хмыкнул.
– Об этом я не подумал.
– И я не подумала.
Молчание опять встало между нами, но теперь не разделяло, а будто, наоборот, склеивало. Несильно – слабо. Настолько слабо, что надежда боялась расти и обманывать меня. Я устал от ее ошибочных ожиданий.
– Я во двор вошла. Дошла до крыльца, и тут вот, прямо на этом месте, осенило.
Я покачал головой. Наконец, оторопь отпустила, позволяя выдохнуть расслабленно и отвести взгляд от лица, будоражащего все внутри. Усмехнулся про себя, окончательно узнавая ту, по ком сердце изнывало тоской все последние периоды.
– Почему ты винишь только себя? – спросил, потирая ладонями. И указал на проблему в ее рассуждении: – Твоя знахарка тоже не подумала обратиться к тебе. Если винишь себя, вини и ее. Всех вини, кто знал о происходящем и об Айссии.
– Да, но…
– И вдруг бы Айссия не исцелили знахарку? – перебил сомнения Ани вторым вопросом. – Ты бы потратила на нее время и силы впустую. Вполне возможно, что роженица не выдержала бы ожиданий и умерла в твое отсутствие. Или на твоих руках. Догадываешься, что тогда было бы?
Посмотрев украдкой на нее, поймал на себе заинтересованный взгляд. Она быстро отвернулась; щеки покраснели на несколько секунд, а затем лицо снова стало белым, как мука.
– Ты бы винила себя за то, что потратила время на знахарку. Потратила время на женщину, которая в тебе не нуждалась, вместо того, чтобы вовремя успеть к той, кому ты была нужна совсем недавно.
Собственные слова отозвались в душе нестерпимой горечью, и я опустил голову. Не углубляясь в размышления о собственных ошибках, спросил твердо:
– Ты сделала все, что могла?
Аня поежилась и потупилась. В широко раскрытых глазах появились проблески понимания, будто девчонка наконец готова была принять безвыходность ситуации и собственную слабость. Она часто забывала, что имеет право на поражение.
– Я же говорю: не, все, что могла, – до последнего сопротивлялась она, – а все, что знала.
Упрямая. Тебе ведь самой станет легче.
– Я так и сказал.
Она приоткрыла рот, но так и не выдавила из себя ни звука. Опустила голову и шумно выдохнула.
Дрожащие ресницы спрятали от меня глаза, в которых плавилось Солнце. Я снова любовался девушкой, ловя взглядом малейшие движения: дрожь ресниц, поджимание влажных и искусанных губ; тонкие пальцы собирали грубую ткань туники в складки выше локтя. Аня часто сглатывала слюну, будто никак не могла проглотить комок. И я сглатывал вслед за ней.
Собирался с духом.
С каких слов начать разговор, ради которого я искал ее? Я подготавливал первые слова, набирал воздух полной грудью – и ничего не мог сказать. Мял руки в замке и все сильнее злился на себя за неуместную робость. Я готов был перевернуть мир вверх дном, чтобы найти ее, но не способен заговорить с ней. Я – Вольный. По крайней мере, был им. Я убивал, запугивал, отбирал, обманывал, льстил, хитрил, зарабатывал деньги промыслом, на который отваживался не всякий – и вот я тут…
Что я должен сказать ей? Понятное дело – правду. Но столько времени прошло, столько событий, связывающих нас, остались в прошлом, и неизвестно сколько событий разделяет нас теперь. Неужели можно просто взять и признаться ей в самых обычных вещах? Так и сказать: Аня, я скучал по тебе?
Наверное, можно признаться в помешательстве. Аня, я видел тебя повсюду: в отражении росы, в течении реки, в омуте лесных озер, чувствовал в аромате хвои и мелиссы. Мечтал вернуть все, от чего отказался, будучи ослепленным злобой. Начал строить дом у лесного озера, зная, что ты плаваешь в них не хуже русалок. Сделал все, чтобы Дароку не выгодно было воевать со мной или избавляться от меня. Обезопасил нас от него на случай, если вдруг привел бы его к тебе. Я отыскал тебя. Пришел за тобой и теперь должен спросить – ты…
– …пойдешь со мной?
Услышав собственный голос сквозь звон в ушах, прикрыл глаза и едва не выругался. Но до слуха донесся другой голос – еще тише, еще слабее:
– Пойду.
И даже не спросила куда…
Вдруг вскинула голову и уставилась на меня круглыми глазами. По спине прошел озноб, ноги потяжелели. Первые слова Ани утонули в собственных мыслях и страхе. Наверное, в задумчивости она и не поняла, на что согласилась. Опомнилась, спохватилась. Будет извиняться?
– Прости, – подтвердила худшие опасения, с досадой кривя лицо. – Но я не могу их оставить.
Кого?..
– Тут добрые поселенцы, – объясняла она.
Я все прослушал…
– Надо вернуть. Если просто уйду, будет нехорошо с моей стороны. Ты ведь подождешь?
Я нахмурился, а она вытянула шею. Через миг привстала, опираясь на крыльцо рукой и глядя на меня так, будто собиралась о чем‑то упрашивать. Принялась убеждать:
– Я быстро! Постараюсь быстро. Там всего‑то посуда и всякая мелочь по хозяйству. Ведра, корзины, белье…
Бормоча о какой‑то ерунде, взбежала по крыльцу и отворила дверь. Та поддалась с натужным скрипом. Исчезнув в доме, Аня не замолчала, но я больше не мог разобрать ни слова. Сидел на крыльце, оглушенный происходящим. Чего‑то ждал.
– Ты заходи! – раздалось громкое приглашение с порога, и я обернулся. Едва успел заметить фигурку в светлой тунике, прежде чем она вновь исчезла в темном проеме. – Я быстро!
Суетится…
Улыбка лезла на лицо, но вместе с ней росла боль во всем теле, будто до этого мига каждая мышца была в напряжении. Я с силой потер лицо и поднялся на слабых ногах. Легкая боль в теле стала не единственной проблемой – чувства тоже сорвались с цепей. Я видел мир вокруг, но он оброс незримым туманом. Я слышал звуки суеты в доме и голос, который часто снился мне, слышал птичий щебет, шелест листьев и трав – но улавливал только отдельные куски из мешанины. Я словно заснул на ходу и шел почти на ощупь.
Низкий дверной проем. Теплота и легкая духота. Запах сушеных трав. Полумрак, а в нем скупая обстановка. Букет полевых цветов в банке на подоконнике. На васильке – пчела. Тихое жужжание. И стук дверцей из кухни. Под пальцами шершавая сырая древесина. Дому много периодов.
В сенях было две двери. В одной виднелась часть стены, обвешанная полками с несколькими статуэтками. Я свернул к другому проему. Зацепившись штаниной за скамью, едва не опрокинул ее и не упал сам. Тихо ругнулся. В ведре, стоявшем на ней, заходила вода. Ковш, лежавший рядом, перевернулся и чуть было не слетел на пол, но я успел подхватить.
– Проходи! – Аня выскочила на порог кухни, прижимая к груди казанок. – И не разувайся! Я тут, – духи знают сколько! – не подметала!
И скрылась за стеной.
Я все‑таки улыбнулся. Только из ее уст можно услышать странные выражения. Духи и вправду знают, сколько она не обращалась к ним с просьбой убрать пыль. Или она не обращается к ним? Освоилась ли она в Фадрагосе окончательно?
Я заглянул на небольшую кухню, останавливаясь на пороге. Аня сидела на корточках возле открытого комода и перебирала мешки с крупой. Оглядела меня с головы до ног и уставилась на сапоги. Спросила:
– Есть будешь? У меня рагу.
– Я поел, – соврал и прикусил щеку, удерживая улыбку.
Думать о еде не хотелось. Думать ни о чем не хотелось. В голове, в унисон сердцу, билось осознание – она не отказала мне и готова пойти со мной, куда угодно. Выходит, простила, либо просто не держит зла. Она не забыла меня – нас.
Прислонившись плечом к стене, скрестил руки на груди и принялся наблюдать за ней. Резкие движения и излишняя суета выдавали спешку и волнение. Боится, что уйду без нее. А какие еще могут быть причины?