Я пожал плечами.
– Ничего. Я готов напомнить все, что ты забыла. Да и я научился кое‑чему новому против васовергов.
– Против них есть что‑то действенное? – удивилась она.
– Подлый прием, – я улыбнулся. – Говорят, стыдно его использовать.
– Пусть стыдят кого‑нибудь другого! – Она фыркнула и закатила глаза. – У них ни совести, ни жалости! Как угрожать на цепь посадить и заставлять рожать, как скотину, – так это не стыдно. А как…
Я рассмеялся. Решил сказать ей, что уладил вопрос с Дароком и что горжусь ею.
– Аня, – обратился и, продолжая улыбаться, замолк…
Замолкла и она.
Несколько мгновений сидели в тишине неподвижно. Я слушал отголоски ее имени в голове и вспоминал минуты нашего расставания в сокровищнице. Тогда я знал, как сделать ей больнее. И сделал.
Аня посмотрела на меня, и я стушевался под чувством вины. Стоит попросить прощения? И что изменят слова? Глядя в ее глаза, видел, как они наполняются слезами. Я всегда знал, как сделать ей больнее. Почему всякий раз не знаю, как унять ее боль? У Волтуара бы получилось, а я ни на что не годен.
– Аня, я…
Она выронила миску. Ахнула и бросилась на корточки. Попыталась собрать кашу с земли, и даже собрала, зачерпывая ее с землей и лесным мусором. Нахмурилась, глядя внутрь миски, будто не осознавала, почему там грязь. Медленно опустила ее в траву и поднялась. Отошла от костра, оглядывая поляну. Быстро повернулась ко мне спиной, словно прятала что‑то. И показательно сцепив руки за спиной, только подчеркнула, что ей есть что скрывать.
Я ждал, не двигаясь, молча. Вскоре она шмыгнула носом, и сердце в груди сжалось сильнее. Ненависть к себе возросла.
– Прости! – пискнула Аня, наконец сдаваясь перед слабостью. Не поворачиваясь ко мне, расцепила руки и принялась вытирать щеки. – Я так давно не плакала! Ты тут ни при чем, чесслово! Просто… Ух! Ты мне столько вестей принес! Вот они и зацепили за душу.
Рассмеялась тихо. И тут же всхлипнула. Я зажмурился крепко, понимая, что устал ждать. Устал беречь ее, не прикасаясь к ней. Привстав, взял ее за руку и потянул к себе. Она дернулась, собираясь отскочить, но я крепче стиснул ладонь. Понимал ее чувства, разделял их, как и понимал, что кто‑то из нас должен переступить барьеры в виде многочисленных сомнений и страхов. Я больше не мог ждать, когда она справится самостоятельно. И у меня больше не было сил преодолевать барьеры между нами в одиночку. Я тихо попросил:
– Хватит, Аня. Хватит.
Она смотрела на наши сцепленные руки так же, как смотрела когда‑то давно в обители викхартов. Тогда она была пьяна. Теперь пьяны мы были оба. Прикосновение к ней дарили тепло, и оно разливалось по всему телу, принося с собой умиротворение. Все правильно. Все так, как должно быть. Я притянул ее к себе, и она послушно преодолела разделяющие нас шаги. Словно чужая, села мне на колени и уставилась на грудь. Чувствуя дрожь во всем теле, погладил ее по волосам. Мягкие, гладкие. Прижался подбородком к виску с распухшей венкой и вдохнул аромат трав. Скривился, когда Аня прижалась ко мне и разрыдалась. Слушая всхлипы и плач, стал качаться с ней на руках и тихо повторял ее имя:
– Аня, Анютка, Анечка…
Ее лиертахон метался по поляне, пытаясь разобраться в случившемся. Устав бегать вокруг нас, лег напротив на живот и с тихим воркованием внимательно следил за нами. Я продолжал гладить Аню и после того, как она перестала плакать. Перебирал ее волосы, слушая дыхание и обдумывая, что сказать ей, чтобы не ранить. В какой‑то миг ощутил, как она выпустила воротник моей куртки, который сжимала до скрипа. Ее рука сползла по моей груди и ослабла. Я тихо позвал:
– Аня.
Она не шелохнулась. Осторожно отстранил ее от себя и увидел закрытые глаза, безмятежное лицо и блестящие от слез подбородок и губы. Аня спала… Стараясь не потревожить ее сон, пересел вместе с ней на плащ. Дотянулся до ее плаща, накрыл нас и устроился удобнее. Удерживая ее в объятиях – беззащитную, всецело доверяющую мне, – понял, что всегда желал именно этого. Этой возможности чувствовать ее в своих руках. Чувствовать своей.
Аня
В жизни я повидала немало снов. Бывали добрые, бывали злые. Иногда кошмары мучили даже наяву. Это когда бегаешь по лесу, не различая ничего вокруг и портя свою одежду и нервы друзьям. Наверное, пришло время посмотреть добрые сны, которые способны мучить наяву не хуже злых. «Когнитивный диссонанс!» – дружно закричали бы всезнайки на Земле. «Любовь» – с сочувствующей улыбкой сказала бы Елрех. И с ней не поспоришь. С любовью вообще спорить бессмысленно. Я пробовала, и, даже побеждая, чувствовала себя проигравшей.
Вероятнее всего, я пришла на рассвете домой и после всех переживаний забылась крепким сном. Настолько крепким, что он показался реальностью. Кейел снился мне часто. Обычно мучил – к этому я привыкла. И к тому, что Вольный в поисках мести мог жестоко убить, и к тому, что устраивал назидательную порку, и к Лери в его объятиях, и к знакомству с его сыном. Но к его утешениям привыкать не приходилось. Удивляло и предложение пойти с ним. В поход ли, в очередную ли сокровищницу, в пекло… Есть ли разница? Куда бы мы ни пошли, отовсюду выберемся.
В какой‑то миг я даже поверила, что не сплю. Очень рано поверила… Так все было реально: ветер, запахи, вкусы, голоса – жизнь вокруг. Потом этот дурацкий разговор после заката! Стоило портить сон глупыми расспросами? Вдруг больше такой не приснится.
Но какие же теплые и реальные были объятия!
И, пожалуй, они были последними самыми яркими и реалистичными в этом длинном прекрасном сновидении. Потом я послушалась Кейела и прекратила плакать. И мы долго говорили о нас: о том, как взаимно скучали, как вечерами вспоминали что‑то из совместной жизни. И Кейел признался мне в любви… «Аня, я люблю тебя. Очень сильно люблю» – произнес он. И я поняла – это сон. Самый прекрасный кошмар, который я когда‑либо видела. И ужасное в нем даже не ненатуральность Кейела, ведь он бы никогда не признался в любви легко и непринужденно. И не то, что на мое тихое: «Ты врешь. Ты существуешь только в моем сне», – он кивнул и сказал, что сожалеет. Самое ужасное, что я чувствовала что совсем скоро проснусь. Рассвет окрашивал лесную поляну розовым цветом, а в груди Кейела, где должно быть мое сердце, набирал силу белый свет. Он рос, даря тепло и отбирая сказку. Кейел улыбался мне с нежностью, с которой никогда не улыбался наяву. А я поджимала губы, чувствуя обиду от невозможности спасти сон. Свет рос и рос, поглощая его.
Обидно…
Я сжала куртку Кейела напоследок, вкладывая как можно больше силы. И сон на миг обрел былую реальность – послышался скрип кожи. Но сами пальцы словно ослабли, и я решила не продлевать собственные мучения и открыть глаза до того, как сон исчезнет.
Рассвет и вправду наступил. А я смотрела на куртку, которую сжимала во сне, и ничего не понимала. Только то, что рассвет наступил.
Боясь пошевелиться, оглянулась украдкой. Сердце перестало биться – лесная поляна, костер, наши плащи, сумки, зевающая Феррари, подсматривающая за нами песочным глазом. Сон или не сон?
В безумном разуме одно сошлось с другим…
Подняла глаза на Кейела – сердце провалилось в пятки, желудок, напротив, подступил к горлу.
Кейел прислонившись спиной к бревну, свесил голову на грудь и обнимал меня. Русые пряди падали на впалые щеки, глаза прикрыты, будто он и не спал. Однако дыхание выдавало здоровый сон. Не доверяя реальности, я осторожно поднесла руку к его лицу – тепло. Впрочем, как и от тела. Хотела заправить волосы за ухо, но от легкого касания Кейел вздрогнул и в упор посмотрел на меня. Отпечаток сна все еще лежал на его лице.
Чувства взвились, и я едва не задохнулась.
Застыв телом, прижала пальцы к ладони и постаралась выразить вину. Кейел прочел мое сожаление – переводил взгляд зелено‑карих глаз с моего лица на руку возле своих волос. Закусил губу и со странной усталостью выдохнул. Нахмурившись, покачал головой. Взял мою руку, прижал ее к колючей щеке и закрыл глаза. Поцеловал ладонь, задерживая на ней губы.