— Нет, — сказала Ася.
— Послушай, — заинтересовался Ефрем водителем, — ты, часом, не земляк ли? Больно хорошо по-нашему говоришь.
Водитель оглянулся, прижал палец к губам.
— Что такое? — не понял Ефрем. Водитель снова промолчал.
Ася дернула Ефрема за рукав, шепнула:
— Нельзя ему говорить.
— А ты откуда знаешь? — Ася не ответила. — Ну и ну!.. Будто подслушивает кто нас.
Поехали молча. По дороге мимо проносились шаробили, движение было густое.
— Ты бы нам про улицы, что ли, рассказывал? — не выдержал Ефрем.
— Улиц у нас нет, — сказал водитель.
— Как это нет, елки зеленые?
— Нет. Есть номера домов и номера магистралей.
— Чокнутый вы народ. Номера, машины — только и разговоров.
— Оттого и номера, что машины. Человек думает, машина считает. У нас еще говорят: дурак думает, умный считает.
— Ишь ты, философ… Сколько же номеров надо на такой город?
— A y нас по квадратам. Квадрат зеленых небоскребов. Квадрат желтых. Вот и пишется: Ж, скажем, 101, Ж 102.
— Же-же, — передразнил Ефрем. — Вот и есть Желтый Дьявол. Это мы знаем. Улицы — это, можно сказать, история города. Где ваша история? Молчишь?.. Черные полосы тебе на костюме нарисовали и молчать заставили?
Водителя словно кто прикладом в спину ткнул. Он дернул за рычажок на щитке, и заиграла музыка. Потом оглянулся на Ефрема и чуть слышно, заглушённый музыкой, прошептал:
— Погоди, папаша, и тебе бороду твою сбреют, черные полосы нарисуют и молчать заставят.
— Меня? Шалишь, брат. Не на того нарвались.
— Поглядим, поглядим, — сказал водитель.
— И глядеть нечего.
Ася молча следила за перебранкой. Она чувствовала, что главные неприятности еще впереди, и старалась зря не волноваться.
* * *Седобровый мэр города, худой старик с добрыми глазами отделился от встречающих, подошел к Асе. Он был в белом костюме, а вся свита его в желтых униформах с красными полосами.
— Вот ты какой… — сказал мэр, плохо произнося русские слова. Он смотрел при этом на Асины ноги. Ася тоже смотрела на свои ноги, они опять провалились в асфальте.
Ефрем, который вылез из Машины последним, подбежал к Асе, хотел взять девочку на руки. Но мэр жестом запретил это делать, повернулся к свите и хлопнул два раза в ладоши.
Тут же к Асе подбежал юркий человечек, неся в руках башмаки с металлическими подошвами. Он присел на корточки, расшнуровал Асины ботинки и помог ей переобуться в новую обувь.
Ася сделала несколько шагов в новых ботинках, асфальт под ее ногами теперь не проваливался. Она оглянулась на Ефрема, как бы спрашивая, что делать дальше.
Ефрем между тем пытался вынуть из асфальта Асины ботинки, но у него ничего не получалось.
Мэр опять ударил в ладоши, уже один раз, и к Ефрему подошел другой юркий человечек в униформе.
Он заговорил по-русски:
— Извините, пожалуйста, но сейчас мы должны проследовать к матушке. А ботинки, если вам угодно, достанут и вернут вам.
— К какой еще матушке? — поднялся на ноги Ефрем, грозно глядя на переводчика.
Но ответа не получил.
Мэр взял Асю за руку и повел по дорожке.
Переводчик пригласил Ефрема следовать за мэром и Асей.
Шли молча. Справа и слева строго по одной линии стояли трехэтажные, без окон дома со стеклянными (так, во всяком случае, казалось) крутыми крышами, на крышах которых были нарисованы головы странных зверей, похожих одновременно на змея немного и на льва. Вот такие:
Ефрем, хотя и почувствовал, что пока ему следует молчать, все же не выдержал и спросил переводчика:
— Что это за зверь на крышах нарисован? Переводчик, как и таксист, прижал палец к губам и тихо проговорил:
— Вам все объяснят, а пока надо молчать. Тише!
Ответ этот Ефрема только раззадорил. «Черта с два я буду молчать».
— Ваш мэр вроде говорит по-русски?
Лицо переводчика болезненно сморщилось. Он прошептал:
— Мэр знает все земные языки, но говорить ни на одном не может. Я вас прошу — помолчите!
— Как же это знает и не может? — не успокаивался Ефрем.
— Я вам скоро все объясню, — умоляюще, уже чуть не плача, сказал переводчик. — Очень скоро.
— А куда мы идем?
Тут мэр оглянулся и погрозил пальцем переводчику. Переводчик, прижав руку к груди, поклонился мэру.
— Ишь ты, строгий какой, — удивился Ефрем. Но, глядя на страдальческое лицо переводчика, примирительно добавил: — Молчу, молчу…