В буфете Олег со своим подносом подходит к моему столу.
–Не занято?
Я с набитым ртом киваю на стул. Около моей тарелки ещё и коробочка с бутербродами. Я захватила их из дома, но съесть решила здесь. После супа и куриной ноги. Видимо, стресс вызывает бешеный аппетит.
Быть счастливой нужно было учиться у Фаины Фёдоровны. Я помню, как она радовалась жизни каждое утро. Её жизнь, по крайней мере, в тот период, когда я её знала, была разделена на две половины. Моя – тоже. Но половинки у нас были разные. У Фаины Фёдоровны жизнь делилась на войну и после. У неё было совершенно другое мироощущение, не такое, как у меня. Она сама мне про это никогда не говорила, но я поняла это интуитивно. Она и о войне-то говорила очень редко, только в крайнем случае. И только уже спустя много лет я поняла, что я прошла по её жизни по самому незначительному краешку, так иногда бывает виден на небе узенький-узенький серпик луны. Хотя тогда мне казалось, что в наш отрезок времени мы с ней живём как бы на равных.
Я догрызаю куриную голень и злюсь. Ещё утром я была вполне счастлива. Я научилась делать себя счастливой. Довольствоваться тем, что у меня есть. В конце концов не так уж мало. Я всегда сыта, я езжу на своей машине, я лечу больных, у меня есть свой дом. У Фаины Фёдоровны этого не было. Но кто имеет право отобрать у меня то, что есть? Почему я должна чувствовать себя несчастливой из-за какой-то реорганизации здравоохранения? Я провела в этом здравоохранении столько лет, сколько некоторые не живут. Мой мир – это цвет кожи и крови, и разноцветная одежда больных, и пижамы врачей, и пёстрое постельное бельё на больничных койках и цветы, которые мне приносят в пластиковых прозрачных обёртках и белизна халата Фаины Фёдоровны… Так художники рисуют снег голубым, розовым, светло коричневым, зеленоватым, но для зрителя он всё равно белый. Наверное, мой счастливый мир раньше тоже был белым. Белым, как что? Как снег.
–Ну, и что вы на это скажете? – спрашивает меня Олег. Он ест рыбу и картофельное пюре, это дешевле. Разве мы с ним на «вы»? По-моему, он заговорил со мной впервые за всё время нашей совместной работы – года за три, или даже за четыре.
–Вы что имеете в виду?
–Наше с вами сокращение.
Я смотрю на него.
–Почему «наше с вами»? Мне никто ничего не говорил.
–Вы что же думаете, вас оставят?
–Не знаю. Я сегодня впервые услышала об объединении.
Он смотрит на меня не то чтобы рассерженно, недоверчиво.
–Да ладно вам делать вид. Вся больница гудит уже месяц.
Вот что значит, всегда садиться от всех в стороне. Дурная привычка. Все новости доходят в последнюю очередь.
–Возьмут Павла и Дарью, а нас с вами – кнопка «удалить».
Интересно, откуда у него такая уверенность?
–Или вы уже подыскали себе место? Поделитесь, куда? Может, меня туда тоже возьмут? – Он отодвигает вилкой рыбий хребет и доедает пюре, помогая себе кусочком хлеба.