На третий день таких боев — слепых со зрячими — от полка осталась сводная эскадрилья. И пришел приказ спасать машины.
Машины и себя — ибо в обучение летчика Родина вкладывала столько средств, что жизнь его с какого-то момента начинала всецело принадлежать ей.
Перелетали в Иран — поодиночке, на разные аэродромы, имитируя побеги. Так было надо…
Он даже не смог бы сказать потом — если бы кто спросил, — что больше всего смутило его дух. Скорее всего — неистребимое ощущение того, что война оказалась этакой «договорной игрой»… что вначале, где-то очень высоко, состоялось поражение, а потом делали убитых — для убедительности…
Он с удивлением обнаружил, что Саддам перестал для него существовать. И это ни на что прочее совершенно не повлияло. Что самое странное, он не отчаялся после этого и не впал в эйфорию, как многие, с легкостью позволившие убедить себя, что поражение — это победа. Майор Шахрам аль-Халил всего лишь считал себя лично оскорбленным всем тем, что произошло. Теперь у него была своя маленькая частная война, которую он мог вести на государственные средства. А Саддам… что Саддам… Саддам есть Саддам. Стареет уже.
Резкий сигнал!
И — предупредительный выкрик коммодора.
Захват!
— Я «Рассом», по мне выпущена ракета! — обязательно нужно сказать это вслух, чтобы попало на пленку. — Я в захвате, повторяю — я в захвате!
Переворот на спину, обороты сброшены на минимум, ручка на себя до отказа, до скрипа, до скрежета, сейчас навалится… семь… девять… десять… черно… из такой перегрузки выбираешься — как из-под земли… полный газ! и глаза уже видят, вот оно: четыре отметки на дисплее… и пятая, слабая, рядом, взялась ниоткуда… это невидимка! Отродье сатаны!
Где же ракета?
Неважно…
Руки сделали все сами. Самолет-невидимка шел из запретной зоны снизу вверх и наперерез, а аль-Халил вновь резко сбросил обороты турбин, поставил МиГ ребром: одно крыло вертикально в небо, второе в землю — и резко отработал вертикальными рулями. Это был небезопасный маневр: двигатели могли захлебнуться. Но риск оправдался: провалившись вниз на километр и высоко задрав нос, МиГ оказался позади невидимки, развернутый почти точно в его сторону. Скорость была никакой, но это уже не имело значения:
головки ракет взяли цель, и майор пустил их обе — с минимальным интервалом…
Теперь — обороты. Теперь — не сорваться бы в штопор.
Ослепительная вспышка! Но не взрыв. Рано.
В глазах — сиреневое марево. Пропадает, рассеивается, но что-то остается, как отпечаток: косой овал. А, вот теперь — взрыв. И тут же второй. Машина выровнена, надо делать разворот на юг, скорость шестьсот пятьдесят… Взгляд на дисплей.
Те четверо, по ту сторону границы, расходятся веером. А этот, пятый, враз ставший большим и очень видимым, валится в сторону турецкой границы… Резкий сигнал! И — будто был отключен и включился — с полуслова отчаянный голос коммодора:
… ади! Раке…
Выпущенная долгую минуту назад пилотом F-14 — через границу! — ракета «Феникс» настигла переставший увертываться МиГ. Взрыв произошел метрах в тридцати под хвостовой частью машины. Осколки и ударная волна пятидесятикилограммовой боеголовки опрокинули тяжелый истребитель, как перышко, превратив в решето Крылья, начисто оторвав стабилизатор и разнеся вдребезги оба мотора. Керосиновое облако, вырвавшееся из буквально переставших существовать баков, вспыхнуло, добавив свою лепту в этот фестиваль разрушения…
Аль-Халил так и не понял, сознательно он катапультировался — или же пиропатрон сработал самопроизвольно. Он пришел в себя, когда над головой хлопнул раскрывшийся парашют. Прямо под ним огненным водоворотом рушился его МиГ, а впереди, оставляя косой светящийся след, падал противник.
Первый, подумал аль-Халил. Наконец-то…
Только на земле он поймет, что — и последний. Правое бедро было раздроблено столь основательно, что несколько дней врачи даже не сомневались в неизбежности ампутации.
Лишь через год, перенеся семь операций, он сможет осторожно встать и сделать первые шаги…
1
Косой овал, выжженный на сетчатке глаза, будет тревожить его еще очень и очень долго.
Ронхейм кое-как совладал с приступом кашля и вытер слезы. Когда он так уставал, кашель тревожил его часто. Особенно угнетало то, что этот дурной кашель все чаше принимал за усталость расслабление, наступающее после третьей-четвертой порции спиртного, а главное — после первого же отжимания в койке. И все начинали тут же кричать: у тебя СПИД, у тебя СПИД!.. это был вовсе даже и не СПИД. Но ведь никому не докажешь…
По радио болтали о сексе — так отвязанно, причмокивая, что казалось: они там шоркаются прямо у микрофона… Он включил автонастройку, на индикаторе замигали, меняясь, цифры, …спонсор нашей передачи — «Андрьюс ансер», лучшие в мире колеса от головной боли, с бодуна или когда всю ночь на ногах, когда вы слишком много тусуетесь, головная боль подкрадется неприметно и тогда нет ничего лучше «АА»… старая добрая станция «Чаттануга чу-чу» снова в эфире, встречайте… у них были красные огоньки на носу и зеленые на хвосте, а сами они как сигары! — Как что? — Как сигары, как дирижабли, они прошли наперерез нам по направлению к озеру, полиция преследует их, я вижу три машины, четвертая…
Шоссе было почти пусто. Редко-редко кто-то проскакивал навстречу.
Два часа ночи по поясному времени… значит — почти сутки за рулем. Что называется, не вынимая.
Какой-то дебил на белом «блейзере» обогнал его впритирку, вопя сигналом. Давай, давай, подумал Ронхейм, резвись — до первого полицейского радара… их тут как говна на кабаньей тропе.
Сам он всегда строго держал восемьдесят пять в час. И потому, что торопиться было некуда… и потому, что не стоило подставляться под глупый случай. С некоторых пор он очень верил в судьбу.
Ему на всю жизнь хватило того налета в пустыне… если бы он держал тогда положенную скорость, то все бомбы и ракеты, выпущенные безумным иракцем, легли бы впереди — а он разлетелся в обгон колонны, и тогда вокруг встала стена огня, и он потом долго не мог поверить, что остался жив и даже почти невредим. Так и здесь: задержание за превышение скорости, занесение в полицейский компьютер (он тихо ненавидел эти железяки, подозревая их в двойной игре) — и все может кончиться случайной аварией где-то в глухомани или просто этаким исчезновением с экрана: был Ронхейм — и нету нигде.
.Он прекрасно сознавал, что имеет дело с весьма опасными людьми. Снова в горле и пониже горла завозились маленькие колючие зверьки. Он почему-то именно так представлял себе кашель: в виде ежиков, только размером с жучка .
По радио наконец раздались какие-то совершенно дикие звуки: похоже, что в какой-то студии уже не только трахались, но и пилили друг дружку электропилами. Потом все слилось в невозможный визг. Потом оборвалось…
Огни улетевшего вперед на пару сотен ярдов «блейзера» вдруг погасли. Сразу, будто исполинская ладонь прихлопнула эту белую букашку. И тут же Ронхейм почувствовал, что его как бы раздувает изнутри — не в прямом смысле… но выдохнуть он не сумел. Вдохнуть сумел, а вот выдохнуть — нет.
Потом его мягко положило грудью на руль. Он услышал шорох шин по асфальту и понял, что куда-то исчез звук мотора. Слышна стала трансмиссия, слышна стала подвеска… даже то, как текла вода в радиаторе, стало слышно. Потом стихло и это, и остался только шум, похожий на скольжение дворников по стеклу. Но дворники были неподвижны…