Через неделю после первой встречи со стариком, я отправился навещать его. Наверное, из жалости. Не знаю. Просто я чувствовал, что должен навестить старика, а почему не знаю. Купил ему всякой снеди, преимущественно такой, какой мне самому хотелось во время вынужденной изоляции средь белых стен и воздуха пропитанного запахом различных лекарств. Апельсины тоже не забыл. Баул получился серьёзный. Даже руки немного устали, когда нарисовался в дверях приёмного покоя больницы. Там я столкнулся с проблемой – имени-то я не знал. Пришлось отлавливать человека в белом халате и рассказывать историю своего недавнего визита. К палате меня проводили, предупредив, что больной идёт на поправку, но волноваться ему всё равно нельзя. Потом ещё раз напомнили, что пускают меня к нему, исключительно потому что за время нахождения в больничных пенатах к пациенту так никто и не пришёл. Ради душевного здоровья несчастного, бедный нищий, вечно голодный молодой врач, не только не запретил мне посетить бедолагу, но и…, в общем, пришлось сунуть надоедливому эскулапу купюру не шибко крупную, что бы, наконец, заткнулся и отстал уже от меня.
В палате я немного разволновался: старик лежал неподвижно, с закрытыми глазами, вытянув ноги и сложив руки на груди – ни дать ни взять, трупак. Вокруг него высились капельницы, какие-то изредка пикающие приборы, мебель вот тоже была в палате – тумбочка. И стул. На него я и сел, на самый краешек. Очень там было не уютно в тот момент. Старик, казалось, при смерти, атмосфера удручающая и вот-вот случится что-то нехорошее, а я со своими апельсинами припёрся…, бледный недвижный профиль старика такие мысли только подстёгивал.
Я минут пятнадцать сидел на том стульчике, рядом с постелью больного и не знал, как поступить. Смотрел на его старческое лицо, размышлял. Хорошее лицо, чёткие линии, высокий лоб, узкие губы, морщин не так уж и много, он был скорее сильно пожилым, чем старым. Немного напоминал римские профили на древних рельефах. Этакий Цезарь, только лицо заточено не под шлем военачальника. У тех, кто военному делу посвящал жизнь, лица другие и на них нередки специфические шрамы. На физиономии моего нового друга оставила свои печати в основном напряжённая работа интеллекта. Но не только. Пока я сидел в палате, изучая больного и окружающие его аппараты, времени, что бы детально изучить его портрет было предостаточно.
Сеточки морщин вокруг глаз, слегка приподнятые уголки губ, морщинки вокруг них – он часто улыбался и явно отличался жизнерадостным характером. Такое редко встретишь у людей моей профессии, и никогда на их лицах не будет только этих знаков. Будут и другие – шрамы, которые так сильно прожгли душу, что выступили даже на коже…
В какой-то момент лицезреть спящего больного мне надоело. Что он живой я уже установил – грудь равномерно вздымалась и опускалась, будить его я как-то не решался. В конце концов, я подумал так: шепну что-нибудь тихонько, что бы не перепугался, проснётся – пообщаемся. Нет, просто оставлю сумки и уйду.
Я наклонился практически к самому уху старика и вот тут впервые познакомился с его оригинальным характером.
Влад, вдруг широко открыл глаза, сильно выпучив их, резко вывернул голову и звонко сказал:
-Гав!!!
Инстинктивно отскочив назад, я врезался в стул и потерял равновесие. В результате кулем рухнул на пол. От удивления даже сгруппироваться путем не успел, просто рухнул всей своей тушей об пол. Кое-как подавив стон, сел и тупо вытаращился на больного, сейчас корчившегося от душившего его хохота. Смеялся он минут пять не меньше. Я всё это время сидел на полу с открытым ртом, физически и морально деморализованный. Такого поведения от пожилого приличного человека ожидать сложно. Его неадекватность застала меня врасплох, да к тому же обстановка палаты и верещания эскулапа о тяжёлом состоянии больного – всё это как-то не вязалось с тем, что я видел перед собой. Разум впал в прочный ступор.
Отсмеявшись старик наклонился и легко поднял к себе обе мои совсем не лёгкие сумки. С интересом сунул нос в обе, вынул из одной банан и с удовольствием принялся его уплетать.
-Шпасиба. – Сказал он, указывая на стул обгрызенным бананом. – Ты присашивайся.
Подняв стул в положение, прописанное ему изготовителем, я сел. Рот закрыл, а вот с глазами ничего поделать не мог, что заставляло старика похохатывать в процессе жестокой расправы над бананом. Я честно не мог поверить тому, что вижу.
-Ты хто? – Спросил Влад, дожёвывая остатки заморского фрукта. Получив ответ и сбивчивый рассказ об обстоятельствах нашего с ним знакомства, он вытер правую руку о простынь и протянул мне. – Владислав Климов. Профессор и не гаснущее светило научной мысли. Единственный в своём роде, уникальный разум тысячелетия.
Я тогда только кивнул. Старик с юмором оказался, с чудаковатым, но юмором…, а ведь не шутка. Как ни крути, а профессор, в общем-то, даже преуменьшил в значении собственную характеристику. Я лично уверен – таких учёных у человечества не будет больше никогда. Как человек – такие просто редкость.
Представившись, он выкинул кожуру в окно, ничуть не озаботившись тем, что оно на тот момент было закрыто, и взялся за отлично прожаренные куриные ножки (понимаю, нельзя такие продукты тащить больным, но лично я находясь в таких пенатах, помирал, так хотелось жареного мяса, а птица вроде тоже мясо, но легко усваиваемое организмом, так что я решил, ничего страшного и принёс). Пока он поглощал этот гостинец, моя память зашевелилась и выдала кое-что по фамилии Климов. Информации было немного, но рот у меня обратно открылся. Я уже слышал это имя – действительно известная личность. Дока во всех существующих областях физики, включая квантовую. Создатель нескольких революционных теорий. С большой научной сцены он исчез много лет назад, но прошлых его заслуг на научной ниве с лихом хватило бы на целое стадо учёных. Больше ничего вспомнить о нём я не смог, но и этого хватило. Учёного такого типа обычно легко опознать – замкнут, опрятен, дистрофичен, горд, хорошо воспитан. Климов не соответствовал этим параметрам. Вообще никак не соответствовал. Но что там…, я тогда ещё мало знал о нём. Влад оказался настолько уникален, что подобных ему людей, не учёных – просто людей, я не встречал за все прожитые века.
Вот он бы точно сказал мне, что произойдёт с контейнером, при закрытии пространственного разрыва, вызванного выходом из гиперпрыжка. Увы…, умер Влад, давным-давно умер.
-Чего рот открыл? – Сказал учёный, доев курицу. – Тебя как говоришь звать?
-Сергей.
-Ага, ясно. Значит так Серёжка, беги к врачу, бери выписку и в темпе когти рвём. Будем отмечать моё выздоровление! Ну? Чего расселся? Давай живее юноша! Если врачу в лапы попался пациент – пиши пропало! Будет лечить, пока у тебя не закончатся все деньги.
Я кивнул, согласно. Тут профессор был совершенно прав. Врач Федерации, не оказавший помощь пациенту или пытающийся взять с него денег за свои услуги, рискует попасть под статью «Саботаж работы общих служб Федерации». И дела по этой статье в долгий ящик не идут, а расправа всегда быстрая. Далеко не всегда справедливая – по большому счёту, обвинённый по этой статье имеет шанс остаться в живых только на стадии установления обоснованности предъявленного обвинения. Если обвинение признано обоснованным, шансы выжить резко падают почти до нуля. Ведь альтернатива невиновности, по «Саботажу» только одна – рудники. Что почти всегда означает смерть…
В прошлом Земли, ничего такого, конечно не было. Врач мог «доить» вас ничуть не опасаясь за себя. И хорошо, если у вас есть деньги или ваша болезнь не опасна. Немногим так везло.
Ещё путём не придя в себя, я потопал искать какого-нибудь врача, что бы добиться выписки Влада. Я ожидал долгой беседы, потому как платить за ускорение процесса не собирался. Предполагал даже, что придётся профессору выходить отсюда с большим скандалом, сразу после подписания бумаг, в которых он бы отказывался от лечения, претензий к больнице и тому подобное. Но, как оказалось, больница не горела желанием задерживать у себя господина Климова. Врач, едва услышал фамилию пациента, сморщился всем своим лицом – едва на пол не плюнул и помог найти кабинет главврача. Бумаг подписывать никто не потребовал, лекций не читали, о плате за медицинские услуги никто не заикнулся. С чем связана сия странность, доктора отвечать не стали, только морщили лица. Они желали избавиться от нищего пациента, за которого платил только один человек – даже не родственник, причём платил неохотно, но, похоже, просто не знали, как это сделать. Почему его просто не выкинули из больницы, с помощью той же полиции – я некоторое время не понимал и списал всё на неожиданное проявление человечности некоторых врачей. Конечно, аргумент весьма слабый. Эскулап того времени зачастую бывал бесхребетной сволочью и, если бы не строгий, иногда даже жестокий, закон Федерации, её эскулапы были бы немногим лучше.