Но лед сковал мое сердце не от этого. Не от этого кожу щекотало отвращение, смешанное с гневом.
Мои пластинки валялись на полу перед ней. Моя драгоценная коллекция, которую я так долго собирал, на которую копил годами. Музыка, которую мама называла работой дьявола.
Она не шутила. Она верила в это, ведь сжигала мои пластинки. Да. Она плавила мои пластинки на огне. Половина уже стала гадкой грудой растаявшего черного винила, от запаха слезились глаза. Может, я плакал, не знаю. Зовите меня неженкой за это, но эти пластинки были всем для меня, и она их уничтожала.
— Я изгоняю тебя! — закричала она со зловещей улыбкой, сжимая в одной руке зажигалку, а в другой — «The Wall» от «Pink Floyd». Она уничтожала это, и ей это нравилось.
Не знаю, как долго я стоял в ступоре, дым начал заполнять комнату. Она оставила окно открытой, но это не помогало. Ковер вокруг растаявших пластинок начал медленно загораться. Комната сгорит, если я ничего не сделаю.
Было сложно. Я хотел спасти пластинки, то, что осталось. Я хотел потушить огонь. И я хотел ударить ее. И даже не смейте говорить мне, что это неправильно. Я так злился на нее, на тот ужас, каким она стала. Я злился, что она родила меня, что из — за нее ушел папа, что она любила Майкла, а не меня.
Меня она никогда не любила.
Я не ударил ее, хотя мог бы назвать удар кармой за годы, которые она меня била. Я собрался с силами и выбежал из комнаты на кухню. Гнев слепил меня, но нужно было думать. ДУМАЙ! Мне нужно было скорее потушить огонь.
Я вытащил ведро из — под рукомойника и включил ржавый кран. Вода текла медленно. Водоснабжение в доме всегда было проблемой.
Я слышал, как она идет за мной.
Только не подходи ближе. Я закрыл глаза и схватил ведро крепче. Я боялся того, что будет, если она подойдет.
Я развернулся и посмотрел. Она неровно шла ко мне, ее одежда была в пепле и жире. Она указала на меня, глядя на меня темными глазами. О, как я жалел, что похож на нее.
— Мама, отойди! — закричал я, голос ломался. Я посмотрел на ведро. Половина. Пара секунд.
— Ты не мой сын, — сказала она низким голосом. — Ты не мой сын.
Опять это? Если бы я получал монету за каждый раз, когда она так говорила, мне бы уже хватило на еще одну коллекцию пластинок.
Я услышал шум из — за угла и за печальной матерью увидел свет на стенах. Огонь. Нужно было тушить его.
Я поднял ведро из рукомойника, вода расплескалась по сторонам.
— Я была не собой, когда получила тебя.
Это было новым.
Я развернулся и посмотрел на нее, вода плескалась на мои руки, капала на ноги.
— Мам, мне нужно потушить огонь.
Я сделал пару шагов вперед, надеясь обойти ее. Но она пошла ко мне, встала между мной и огнем. Я пытался не смотреть ей в глаза, не видеть в них безумие и стыд, но делал именно это.
— Я была не собой! Не собой! Ты не мой сын! — вопила она, гадкое дыхание обжигало мое лицо.
— Мам, прошу, отойди, — молил я с дрожью в голосе. Не было времени на ее бред. Она была не собой? Как это понимать?
— Я была не собой! — закричала она.
— Мама, отойди! — завопил я. Я взял ведро и толкнул ее.
С силой.
Переборщил.
Этого хватило. Я так злился, что толкнул маму слишком сильно.
Вода полилась на пол.
Она потеряла равновесие.
Пол был скользким.
Она падала назад.
Она тянулась ко мне в замедленном движении.
Я не выронил ведро.
Я отпрянул. Подальше от тянущейся руки мамы.
Она упала на пол почти сразу.
Но она успела удариться о край стола.
Голова ударилась с силой. Треск напоминал лопающийся арбуз.
Кровь заляпала острый угол.
Мама упала на пол со стуком.
Кровь сливалась с водой, создавая бледно — красный суп.
А потом было больше огней.
А потом пустота.
ДОРОГАЯ ЭББИ
Жизнь бывает странной. Неспокойной. Переменчивой. Такой чаще всего была моя жизнь. Но порой все вставало на места. И я ощущал судьбу. Порядок. Я предпочитал перепады и непредсказуемость. Мне нравилось, как что — то внезапно происходило со мной. Так было проще.
Когда все складывалось в мою пользу, у меня возникали подозрения. Может, потому что мне не нравилось быть частью общего плана. Я не хотел, чтобы вселенная обращала на меня внимание. Я хотел опустить голову и идти.
«Sing Sin Sinatra» (и зачем я так ее назвал?) неплохо развивалась, пока Тоби не покинул группу. Тоби был моим последним другом, он был со мной еще со старшей школы, и он решил, что курить в Бронксе лучше, чем играть на бас — гитаре в моей группе. Ладно, в нашей группе. Хотя группа все равно была моей.
Он вел себя так, что я бы сам выгнал его, но все же. Это был бы мой выбор, мое решение. Но перед осенью, на которую было запланировано много неплохих выступлений, он решил попрощаться.
И все послали его в дальний путь. Ребятам в группе надоело, что он вечно опаздывал и был несобранным. Он едва мог играть на басу, а это о многом говорило, особенно для наших песен. Мы играли в классическом стиле. Песни были простыми. И я обиделся на него. Он был моим последним другом, мы дружили еще со старшей школы. Он был связью с прошлым. Любил ли я свое прошлое? Нет. Я даже не общался больше со своим братом. Но это было хоть что — то.
А еще он помогал мне с монтажом. В школе этого не было, но у него оказался талант и оборудование. Пока он не продал это ради травки. Мы хорошо работали. Пока он все не испортил.
Черт. Стоило это предвидеть.
И я собрал книги и приготовился бросить вечернее занятие по монтажу. Все в классе были придурками, так что с ними я проекты делать не собирался. Мне нужен был кто — то, кто согласился бы снимать со мной. Я знал, что со мной сложно, это тоже было проблемой.
Я пошел к двери, последним покидал аудиторию.
Я не успел выйти, высокий рыжеволосый парень появился на пороге, задыхаясь. Пот блестел на его веснушчатом лбу.
— Я все пропустил, да? — сказал он, прижав руку к дверной раме. Его голос был удивительно гладким, и у него был странный южный акцент.
— Занятие? — спросил я. Я пошел к нему, но он опирался на дверь, крупным телом закрывая проход. Было в нем что — то странное, в поведении, но я не мог понять точно. О, не важно. Это была не моя проблема.
— Ага. Съемки. Я записался на монтаж. Пропустил и на прошлой неделе.
Я кивнул с фальшивым сочувствием. Мне нужно было идти. Я не собирался стоять и болтать с ним. От взгляда на него мне хотелось протереть глаза, болела голова. Может, дело было в соли.
— Удачи на следующей неделе, — сказал я, выдавив улыбку и жестом попросил его отойти. Он отступил с неохотой. Я быстро оглянулся, пройдя его. Казалось, он смутился. Или даже обиделся.
— Ты Деклан Форей, — крикнул он мне вслед.
Я застыл. И медленно развернулся.
— Ага. А ты?
— Джейкоб, — он улыбнулся. У него были белые зубы, как для парня с юга. Он нахмурился и исправился. — Нет. Джейкобс.
— Джейкобс? Или как? Ты свое имя знаешь? — я нахмурился.
Он вытер руку о джинсы и протянул мне.
— Максимус Джейкоб.
— О, у тебя много имен.
Он смотрел на меня и свою ладонь с ожиданием. Я вздохнул и пошел к нему.
— Рад знакомству, Максимус Джейкобс. Я — Декс Форей, — он пожал мою руку сильной холодной ладонью. Он сжимал мою ладонь слишком долго. Я прищурился. Он улыбнулся и отпустил мою руку.
Я отдернул руку и потряс ею. Он мог сломать мне кости. Кто выпустил этого зверя из зоопарка?
Он улыбнулся, словно услышал эту мысль и посчитал смешной. Я игнорировал это.