Вольф Маркос
От публикатора
Эта книга была подготовлена на Земле более полувека назад. Предназначалась она для информатория Института Бромберга. Надеюсь, она в конце концов там и оказалась. И снискала хотя бы малую толику того внимания и интереса, каковых она, несомненно, заслужила бы во времена более благополучные. Впрочем, кто знает, что творится на Земле? Ignoramus - и, скорее всего, ignorabimus.
Я стал невольным владельцем и хранителем этого текста при обстоятельствах, о которых подробнее расскажу ниже. Полагаю, читатель сочтёт их извинительными - в плане наличия или отсутствия у меня авторских прав, разрешения на публикацию и тому подобного. Впрочем, я в любом случае я не стал бы обращать внимания на формальности. Катастрофа ipso facto дарует спасшимся печальную привилегию свободного пользования всем тем, что осталось после неё. В этом отношении моя совесть чиста.
Публикация задерживалась по многим причинам. Приведу наиболее существенные - по крайней мере, для меня.
Первой было моё служебное положение. Вероятнее всего, книгу приняли бы за очередную провокацию моего ведомства, чего я ни в коем случае не желал бы. Далее: работа с данным текстом стоила бы мне известного количества времени, усилий, а главное, лишних переживаний - каковых я всю жизнь старательно избегал. Наконец, я полагал - да и сейчас полагаю - что наша общая травма помешала бы адекватному восприятию этого сочинения. Одни увидели бы в нём клевету, другие - попытку срывания покровов, третьи - глумление над памятью эпохи. Мне же желается, чтобы книга была прочитана sine ira et studio, как она того заслуживает. Не знаю, насколько это возможно даже сейчас. Но моя жизнь подходит к концу, и я не могу больше ждать, когда плод созреет.
Сказанное не означает, что все эти годы я ничего не делал. По мере возможности, урывками, но я всё же провёл определённую работу по выяснению обстоятельств, касающихся упоминавшихся в тексте лиц и организаций. Эти сведения я собрал буквально по крупицам. Личные контакты дали мне больше, чем архивы - работой с которыми я тоже не пренебрегал. Улов был жалок, но несколько интересных фактов я всё же спас от забвения.
Я мог бы этим и ограничиться. Однако я питаю надежду, что когда-нибудь книгой займутся по-настоящему компетентные специалисты. Разумеется, в их поле зрения попадёт и фигура публикатора. При этом некоторые сведения обо мне и моём участии в её создании недоступны сейчас никому, кроме меня самого. Так что я просто обязан ими поделиться.
Я понимаю, что репутация моей расы работает против меня. Но я не считаю нужным мести хвостом пол и клясться в своей добросовестности. Вместо этого я дам исследователю - и читателю - возможность взглянуть на меня со стороны и узнать некоторые подробности той истории, которая привела меня сюда.
Впрочем, к чему оправдания? Я не пошёл бы на подобное саморазоблачение, если бы меня не подстёгивало самое тщетное и самое извинительное из наших чувств - ужас перед грядущим небытием. Писать о себе значит пытаться продлить свою жизнь - или хотя бы след её - за пределы, отведённые природой и памятью ближних. Попытка с заведомо негодными средствами, я знаю. Но у меня нет других средств.
Как бы то ни было, feci quod potui. Я сделал, что мог - и уверен, что другие не сделают больше.
I
Нету двух одинаковых планет, но космос повсюду один и тот же.
Этими словами начинается строговский рассказ "Утопия уставшего" - самое грустное и изящное, что вышло из-под пальцев этого плодовитого, путаного, многословного литератора. Пожалуй, это единственный текст Строгова, который мне и в самом деле хотелось бы перечитать. К сожалению, я не способен извлечь его из памяти: он похоронен где-то там, глубоко в переплетеньях аксонов. Кто-то из древних сказал, что тело - могила души; но ведь и душа - могила воспоминаний, элизиум теней, саргассово море затонувших впечатлений. Впрочем, все эти уподобления не достигают цели. Мне - когда я думаю об этом - представляется нечто вроде резервуара со слитым окислителем, в котором медленно растворяются останки прошлого.
Ментоскоп мог бы помочь, но мне не хочется пользоваться ментоскопом. Мне почему-то представляется, что воспоминание, насильственно извлечённое из памяти, потеряет свою привлекательность. Пусть лучше от строговского рассказа мне останется то, что осталось: название, сюжет, несколько фраз, не все из которых удачны, да ещё трепещущий отсвет тоски по вечности, свойственной смертным.
Кстати о смерти. Когда я был молод, я мечтал умереть, - ламентации такого рода свойственны моей агрессивно-меланхоличной расе, - на Земле, созерцая закат над Белым морем. Сейчас я нахожу это безвкусным: для прощания с жизнью больше подошла бы Адриатика. Так или иначе, мне суждено окончить свои дни здесь, в орбитальном доме престарелых, смотря в иллюминатор на чужие, бессмысленные созвездия.