Сборы не заняли много времени. Оби-Ван забрал сломанный меч, прикрыл крышкой баночку с яйцами, успел что-то перехватить на кухне и теперь топтался, поджидая Мэйдо и Прию. Ему не терпелось улететь, и, может, это было правильно. Не стоило слушать Йоду, не стоило брать его на эту планету — насмотрится еще на кровь и дерьмо. А вот представители… запаздывали, сильно запаздывали, по мнению Квай-Гона, настолько, насколько им нужно было бы время… Он сказал себе, что его это не касается.
Потом они появились — с легкими улыбками, будто знали что-то, неведомое остальным. «Меня это все не касается», — раздраженно напомнил себе Квай-Гон.
Ветер стих. Облака были все еще слишком серые, слишком низкие, но Венисиола оправлялась от урагана. Деревья распрямлялись, тянулись к свету, поднималась прибитая трава, и даже ферма, похоже, пострадала не слишком. Где-то там, за облаками, сияло солнце… и это внушало надежду. Когда-нибудь оно пробьется сюда, когда-нибудь все это обязательно кончится.
Оби-Ван немного отстал, Мэйдо о чем-то переговаривалась с представителем. Потом Прия обернулся, загадочно улыбаясь.
— У фалнаутов столько историй… Есть про Красную Гору. Некогда она была островом, а вокруг неё было море. И на этот остров попал фалнаут. В те годы на Красной Горе отдыхали птичьи дети — это духи из фольклорных легенд…
— Нашел время байки травить…
— Как пожелаете, мастер Джинн, — склонился Прия и тихо-тихо, на грани слуха, прибавил: — Но позвольте вас попросить быть сдержаннее. Госпожа эмиссар и так позволяет вам больше, чем положено по протоколу — боюсь, чтобы хоть как-то держать вас в рамках. А то уважение к званию важная для рыцарей добродетель… я слышал.
По крайней мере, ему хватило ума, деликатности или осторожности не говорить это вслух и не позорить Квай-Гона напоследок при эмиссаре. Но, конечно же, Мэйдо не могла не взять реванш.
— Нет-нет, мне интересно. Что дальше?
Прия снова слегка поклонился. И улыбнулся — вложив в улыбку, что по правилам этой игры приказ Мэйдо был и будет выше нежелания Квай-Гона.
— Грустная история. Бедняга понял, что считанные дни остались до того, как он умрёт, и только одно тяготило его: что он не увидит больше своё новорожденное дитя. Его плач тронул сердце птичьих детей; легко и быстро они полетели в его родное стойбище, обернули тряпицей дитя и принесли его на скалу. Проснувшись, фалнаут увидел рядом свёрток, из которого тянулись тонкие длинные щупальца, и… — Прия печально вздохнул. — Он убил напугавшее его «чудовище» одним ударом и только потом понял, кто это был.
Он замолчал, продолжая гаденько улыбаться, и оставалось домысливать, к чему он выдал невразумительную местную сказочку.
Шаттл ждал за фермой — небольшой, очень современный, сверкающий, шлюз был открыт, и рядом стоял надменный арканианин. Он держал бластер и лишь при виде своей нанимательницы слегка расслабился, Мэйдо помахала ему рукой, ускорила шаг, они о чем-то заговорили. Квай-Гон придержал Оби-Вана, у которого в глазах светился дикий восторг. Неудивительно — шаттл даже у Квай-Гона вызвал интерес, что уж говорить о мальчике, который до этого видел только корыто…
Как Мэйдо удалось заполучить в пилоты арканианина, было неясно. Не иначе, и тут все решили деньги.
Арканианин убрался в шаттл. Вернулась Мэйдо, подошла к Оби-Вану.
— Мне нечего тебе подарить, только кредитные чипы, но, боюсь, твоего учителя такой подарок не обрадует. Если хочешь, я дам тебе немного удачи? На моей родине есть такое поверье, — и она вдруг нежно и порывисто обняла его. — Ты молодец. Твой учитель может тобой гордиться. Я бы гордилась таким учеником…
Эти нежности начинали утомлять. Оби-Ван, который уже устал за сегодня краснеть, взглянул на Квай-Гона, и тот жестом отправил обласканного падавана в шаттл.
— Давайте прощаться, — Мэйдо сказала это обоим, но подошла только к Прие, коснулась руки. — Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня. Больше, чем могли. Больше, чем я могла от вас требовать. Идите. Долгие проводы всегда не к добру.
«Да уже достаточно напрощались…» Панторанин поклонился, без слов повернулся, пошел к шаттлу. Мэйдо смотрела ему вслед, пока он не скрылся в шлюзе.
— А если я сейчас прикажу вам остаться? — спросила она.
Квай-Гон тоже смотрел на шаттл: было бы проще, если бы он улетел. Нет опасности для Оби-Вана, нет опасности от…
— Я останусь. Под вашу ответственность за меня, мою жизнь и всё, что я натворю.
— Я обдумаю ваши слова, — пообещала Мэйдо, слегка улыбнувшись. Квай-Гон пожал ее протянутую руку — она почти не ответила. — Времени у меня будет достаточно.
— Удачи… госпожа эмиссар.
Квай-Гон чувствовал взгляды. Не в Силе, просто так, — Нута, Аты, Пери… Мэйдо была здесь, остальных не было, но словно каждый хотел ему что-то сказать и никак не решался. Но кто бы мог ожидать от них красноречия?
Уже у шлюза Квай-Гон обернулся.
Мэйдо не спеша уходила, и Квай-Гон ждал, что она оглянется. Но она вошла в рощицу, скрылась за деревьями и вот уже совсем исчезла из вида…
Квай-Гон развернулся, зашел в шаттл и закрыл за собой шлюз.
*
Квай-Гон шёл по коридору к залу Совета и вспоминал собственную вигилию. Ему девятнадцать лет, вокруг тёмная ночь, серебристое голографическое пламя бросает отсветы на статуи древних магистров, а те смотрят сурово и строго.
Видят.
Его сомнения и страхи, его суетность и тщеславие, но и готовность жертвовать собой, и жажду служить людям. Что-то они увидели в Прие Шани?..
Но для девятнадцатилетнего Квай-Гона вигилия была заслуженной наградой. Для Прии — наказанием, унижением. Сиди, бессильный, под взором древних. Думай.
«Почему мастерам вигилия не положена? Я бы тоже подумал».
Впрочем, хватило времени, пока он ждал под дверью.
За ней Совет спрашивал будущего рыцаря, помнит ли он Кодекс, какой путь он выберет: стража, защитника или советника — все эти бесконечные, бессмысленные вопросы, ответы на которые заучивают вместо школьных уроков малолетки, чтобы во сне увидеть собственную вигилию и своё посвящение.
Им снится, что их выгоняют вон, и они плачут… но для некоторых сон остаётся сном.
Осторожно, не особо уверенно, Квай-Гон подошёл к коленопреклонённому Прие. Волосы ему уже обстригли почти под ноль, оставив коротенькую косичку сбоку — символ статуса, которого у него никогда не было.
«Зачем посвящать того, у кого даже нет Силы?!»
Сомкнутые веки, заострившиеся черты лица — как этого измученного мальчика можно было хоть на минуту счесть злым гением? Здесь, в рыжем свете Корусканта, он был тем, чем был в самом деле: больным, испуганным, ничего не осознающим дурачком, втянутым в игры сильных мира сего, в которых даже Квай-Гон ничего не понимал.
— Веруешь ли ты в Ашлу, Богана и Бенду? — спросил он.
Древние боги джедаев. Их имена поминали попусту все, кому не лень, не думая, что… неважно.
— Я верю в то, что есть свет, есть тьма и есть равновесие, — ответил Прия.
«Эта вера отняла у тебя Силу, а ты продолжаешь в том же духе».
— Тогда встань и говори со мной, как брат с братом.
Сколько лет Квай-Гон мечтал однажды произнести эти слова? Сколько лет Сила отказывала ему? И говорить их теперь этому клоуну синему, который ни дня в своей жизни…
«Нельзя». Гнев сейчас категорически нельзя.
Бессмысленные слова древнего обряда сыпались сухими горошинами из мешка:
— Ашла велит тебе быть милосердным…
— Боган велит тебе быть справедливым…
— Бенду велит тебе хранить тайны…
— Теперь склонись перед вечностью и слушай меня, как слушал бы её…
Фарс, глупый фарс, не более того. Утешительный приз инвалиду за старание — двум инвалидам. У одного нет Силы, у другого нет учеников, достойных рыцарства. Одного делают рыцарем, другой давно уже мастер.