Да, а на невесту свою Зверев смотрел прямо-таки с восторгом. Платье сшить самое красивое и с новомодными заморочками. А то, не поверите, некоторые сейчас берут платье на прокат, ну, это вообще нищета первозданная.
Конечно, поднапряглись, как могли, и Бобковы, но основные расходы взял на себя вот как раз Зверев. И свадьба пройдет, все понимали, по самому красивому разряду.
Да, но свадьба свадьбой, но ведь нужно и вперед заглядывать! В смысле, а где молодожены собираются жить.
Вот! Здесь-то и начинается вся история. В смысле, а где молодожены собираются жить.
Значит, так. У Бобковых «распашонка». Это неважно, в каком доме, важно, что маленькая — тридцать шесть метров — и «распашонка». В одной комнате спят родители, в другой Наташа, а в гостиной — ну, где телевизор, — Федя. То есть через него надо ходить. С другой-то стороны, а через кого тогда и ходить, как не через водоплавающего, который половину времени в море.
Теперь, значит, жених. У него с жильем похуже. Двухкомнатная на троих — он сам, мама и младшая сестра, которой, к слову, двадцать, и возраст к свадьбе движется.
Обычная, значит, история, надежда на хорошую жизнь имеется, и хочется жить именно хорошо, но негде. Нет, на первое время есть куда приткнуться, это не то что первую брачную ночь проводить под звездным небом, на худой конец, поживем в родительской квартире. Но это на самый худой конец.
Зверев, со временем, конечно, купит квартиру, он такой, он купит, но лишь со временем. Да, но жить-то надо не в прекрасном будущем, а прямо сейчас.
И тут Наташа вспомнила про свою бабушку Анну Тимофеевну, мать своего отца. Ну, бабуля и даже бабусенька. Двухкомнатная квартира и живет одна. Учительница на пенсии, семьдесят шесть лет. Сухонькая, легонькая, носила исключительно темные платья с белым кружевным воротником, седые волосы собирала в пучочек и закалывала большим гребнем. Ну, все как есть — учительница на пенсии. И двухкомнатная квартира, и, что характерно, комнаты ну совсем изолированные.
Да, а Василий Павлович свою матушку любил и уважал. Все понятно, единственный сын. Ну вот. Пять лет назад бабушка сообразила, что дело идет к старости, случись что с ней, негоже, если квартира уйдет государству. Ну да, если Василий Павлович здесь вырос и здесь же помер его отец. Негоже этой квартире уходить в чужие руки.
В общем, привычные такие рассуждения. Все так делают, и мы сделаем. Словом, пропишу Федю или Наташу.
Анна Трофимовна некоторое время решала, кого именно прописать. Федя, хоть и ласковый, а все же мужчина. Нет, лучше Наташеньку, девушка, нежное существо, заболею, половчее сумеет помочь.
Договаривались ведь как: Наташа прописана на всякий пожарный, поскольку все нормальные бабушки заботятся о своих внучках. Но пока меня одинокая жизнь устраивает. Живу — квартира моя, помру — Наташенькина. Логично? А как же.
Да, но тут приближается свадьба, и где мы станем жить? Человек себе не враг, и он выбирает лучший вариант. Жить мы будем у бабуси — там две изолированные комнаты, восемнадцать и четырнадцать. И мы займем восемнадцатиметровку, это справедливо — нас ведь двое. А бабуся одна — ей четырнадцать метров. Справедливо? Да. Восемнадцать больше четырнадцати, но ведь и двойка больше единицы — это каждому известно.
Ну, Наташа к бабуле, ах, бабуленька, я такая счастливая, мой Зверев меня любит, но ты знаешь, я подумала, а что если мы у тебя поживем, недолго, с годик, а там Зверев квартиру купит. Что ты, он такой тихий, не курит и не пьет, даром что бизнесмен. Нет, прописывать его не надо, он у матери прописан, и чего ради он будет кому-то дарить кусочек законной площади.
Примерно вот такие лепетания были.
А бабуля что-то такое не в восторге. Она свое твердит: помру — дело другое, а покуда жива, хочу пребывать в собственной квартире исключительно в гордом одиночестве. Да, бабуля не в восторге.
И что главное — все правы. Бабуля хочет жить без посторонних людей — это ее законное право. Да, но ведь и Наташа здесь прописана и, значит, имеет право жить с мужем на своей законной жилплощади. Оно понятно, чтоб прописать Зверева, нужно бабусино согласие, а чтоб жить на своей площади, особого согласия не нужно.
И вот эти соображения Наташа не скрывала от любимой бабушки. Получается, девушка не без напора. Что приятно — внучка в жизни не пропадет. Неприятно только, что она сжимает не чье-то безымянное горло, но твое собственное.
И бабуленька растерялась от такого напора. Она знай свое твердит, мы так не договаривались, а договаривались мы иначе, так что жить ты здесь будешь не прежде, чем я помру.
Да, но бабуленька, дом ведь это не твой собственный, он ведь государственный, и у нас с тобой на жилплощадь одинаковые права.
Чем, видать, наповал сразила старушку, та, поди, считала, если близкие люди о чем-то договариваются, то слово свое держат, не пытаясь объегорить.
Наташа стала успокаивать старушку, да ты, бабуля, не бойся, все будет нормально, еще и лучше будет, да мы обе будем пахать на Звереве.
Чем, понимать надо, доканала старушку. Ей, видно, не приходило в голову, что, выходя замуж, человек думает, как бы это ловчее пахать на любимом человеке.
Словом, бабуля отказала наотрез. Да так решительно, что Наташа поняла, тут без вариантов и пора присоединять отца.
Ну да, Наташа думала, бабушка исключительно мяконькая и без костей, а старушка оказалась жилистой, костлявой и буквально тебе стальной, и пора присоединять отца, чтоб он внушил бабульке семейные ценности.
Хотя какие еще ценности? Если человек привык к тихой жизни, так зачем ему напористая внучка да еще с незнакомым Зверевым? К тому же дело молодое, и они не задержатся ребеночка завести, что правильно. Но мне-то зачем такие хлопоты в безусловно неюные годы? Этот Зверев собирается на квартиру заработать. А если не заработает? Или если вдруг сообразит, а на кой черт денежку тратить, ведь старушка естественным путем вскоре растворится в круговороте вещей в природе.
К тому же говорят, молодежь теперь ушлая пошла, она может и в богадельню бабульку сплавить. Но даже если и не вся молодежь такая коварная, зачем бабульке лишние переживания. И так напереживалась в своей жизни. И она позвонила сыну, мол, Вася, мы так не договаривались.
То есть бабуля, боясь, что внученька отхапает всю руку, отказалась положит ей в рот свой пальчик.
Ну, Людмила Дмитриевна недовольна, мол, свекрухе пора о Боге думать, а она вон какие красивые планы срывает. Но что удивительно, на мать обиделся и Василий Павлович: это старческий эгоизм — думать только о себе, а не о будущем ближайших людей. Раньше мама такой не была.
Наташа говорит, раз бабуля оказалась старой предательницей, то мы не позовем ее на свадьбу. И родители с этим согласились: не зовем из педагогических соображений, бабушка все поймет и переиначит свое решение, она ведь учительница и, следовательно, в педагогике кумекает.
И все. И не звонят. И про свадьбу ни слова. Но и матушка Анна Трофимовна тоже обиделась и тоже не звонит. И две недели обе стороны играли в молчанку, ожидая, у кого нервы окажутся послабее.
А тут и свадьба подкатила. И все было по высшему разряду. Сперва загс, потом венчание в церкви. И как хороша была Наташенька в подвенечном платье и в фате с красивыми новомодными заморочками.
Стол развернули в единственном городском ресторане, человек на шестьдесят и никак не менее. Было весело, и что характерно, обошлось без пьяных эксцессов. Даже удивительно, за столом в основном молодежь, а обошлось без разборок, драк и блева. Очень все удачно.
Да, но на высоте веселья Василий Павлович вдруг вспомнил про матушку. Чего-то, рассказывал, тревожно стало, чего-то, говорит, сердце — вещун. Надо, решил, с мамочкой помириться. Хоть и отказала, но ведь мамочка. Жизнь ведь продолжается. Покуда Зверев будет на квартиру замолачивать, молодежь поживет у Василия Павловича. Да, жизнь продолжается, и родные люди должны жить в мире.