Никому ничего не говоря, он пошел к маме — это в двух шагах от ресторана. Да, взял бутылку шампанского, мол, помиримся и выпьем по бокалу за счастье Наташи и за мир как во всем мире, так и в отдельно взятой семье.
Звонит. Но мама не открывает. Еще раз звонит, но мама не открывает. А свет в окнах горит. У него были ключи, и он вошел в квартиру. Мама! Мама! Но тишина.
Он в одну комнату — нет мамы. Мама! Мама! Но тишина. Он в другую. Мама, вытянувшись на кровати, спала. Буквально как живая. Но в том и дело, что неживая. Да, умерла мама. Уже и похолодела. Горе? Да!
Василий Павлович поплакал. Мама была в черном платье с белейшим кружевным воротничком. Видать, ожидая приглашения на свадьбу, надела единственное торжественное платье. Видать, весь день ждала. А когда поняла, что не позовут, легла на кровать и от горя померла. Ну, так — не так, но у Василия Павловича получалось, что именно так.
Что было делать? Рыдай не рыдай, а маму не вернешь. Нет, не вернешь.
Тогда Василий Павлович пошел на свадьбу. И он принял решение — ничего не говорить веселящимся людям. Горе снесет в одиночку. Не нужно мешать людям. Радость и горе ведь ходят в обнимку. Пусть у всех сегодня будет радость, а завтра начнется горе. И оказался силовольным мужчиной — про смерть матери сказал только утром. И пора приниматься за горькое дело. И все начинать сначала: идти к матери, увидеть, что она умерла, вызывать милицию, медицину, и все, что положено. Да, пора приниматься за горькое дело.
Сам потом признавался, утром у него мелькнуло в голове, а жизнь ведь умнее нас оказалась, и она все уточнила про Наташино жилье. Вслух, понятно, этого не сказал. И Людмила Дмитриевна ничего про жилье не сказала. Она плакала и жалела мужа. Ну, деликатная ведь женщина.
Факел
Это все-таки странная и даже необыкновенная история: мужчина всю жизнь любит одну женщину, и что характерно, не соседку, не постороннюю тетю, но собственную, исключительно законную жену.
Что даже вызывает вопрос: у него крыша нормальная? Не прохудилась, не дает течь в дождливую осеннюю непогоду?
Но по порядку. Женился Геннадий Алексеевич не поздно и не рано — лет в двадцать семь.
С другой стороны, зачем человеку торопиться в брачную жизнь, если у него есть любимая мама, она сготовит и постирает, и при таком раскладе брачная жизнь — не сильно больно нужно.
Но подробнее. Он жил со своей матерью, учительницей младших классов, в однокомнатной квартире, учился в каком-то инженерном институте, поездки туда-обратно из нашего пригорода на берегу залива, сама учеба, к тому же был спортивным пареньком — на лыжах катался, в соревнованиях участвовал, а если человек влупит в воскресенье километров пятьдесят, да по морозцу, он потом весь вечер лежит на диване и силы накапливает. Да, при таких тратах существо противоположного пола — не сильно больно нужно. Как одобрительно говаривала его мать, он у меня еще девушка.
Невысокого роста, тощий, вернее сказать жилистый, шустрый. Зимой, значит, лыжи, а летом надо готовиться к зимнему сезону — катается на велосипеде и бегает по парку.
Кончил институт и поступил у нас в городке в закрытый «ящик»: они там имели дело с картами, нет, не в очко или в дурака играть, а с морскими картами. Например, десять лет назад здесь было глубоко, а сейчас мелко, и это должно отразиться на картах, а может, наоборот, здесь десять лет назад было мелко, а теперь глубоко, — не в этом дело, важно: все должно быть отражено на картах.
К моменту встречи с будущей законной женой Геннадий Алексеевич жил с матерью, учительницей младших классов, в однокомнатной квартире, часто плавал по заливу на мелких судах (это и была его работа), гонял на лыжах, был жилист и шустр.
Теперь — лучшая его половина. У нее очень красивое имя — Альбина.
Тут так. Мать Альбины давно когда-то приехала сюда не то из костромской, не то из ярославской деревни, видать, хотела, чтобы у дочери, которая в ту пору была совсем крохотулькой, жизнь текла чуточку по-другому, чем у нее самой. Чтоб получить хоть какую-нибудь комнатеху, она устроилась дворником. И получила: хоть и под лестницей, но все же комнатеха. И потом — под лестницей, а не на улице. Ладно.
Там они и встретились. Он, значит, был жилист и шустр, а вот какой была на тот момент Альбина, уже и не вспомнить. Кажется даже, что она всегда была пышнотелой, в плечах и в бедрах узкая, в животе и шее широкая. И легкая косинка. Но очень легкая. Нет, не красавица, это конечно, и запомнить ее лицо можно лишь проживя с хозяйкой этого лица в одном подъезде некоторое количество лет.
Но кто сказал, что любят только красавиц, кто это сказал? К тому же Геннадию Алексеевичу вряд ли было нужно, чтобы его жену любил еще кто-то, помимо него.
Значит, встретились в своем «ящике». И это все! Оставшуюся жизнь будем исключительно вместе! Спрашивается, отчего время, если люди живут согласно и дружно, летит так быстро? Отчего дружная жизнь пролетает словно бы во сне, так что ты и заметить не успеваешь, как же это она пролетела?
Да ладно, что попусту рассуждать? А только сразу они завели сыночка, и на работу и с работы вместе, разумеется, если Геннадий Алексеевич не плавал по заливу, даже и в столовой обедали за одним столом; жизнь летела, сперва на небо усквозила одна матушка, затем другая, и неважно, кто раньше, тут от перемены мест сумма не меняется; семья Геннадия Алексеевича уже жила в двухкомнатной квартире, а матушки ихние наблюдали с неба, как там наши детки, нет, это хорошо, что в родительский день они нас не забывают, но еще важнее, что живут они дружно, и внучек у нас очень даже неплохой, да, подружка, я с тобой согласна, внучек у нас неплохой, а детки наши основательно, надолго обустраиваются в жизни: мебель, видишь, новую купили, старый холодильник «Ладогу» выбросили, а новый — «Минск» — купили, то же и с теликом, один «Горизонт» заменили другим «Горизонтом», но зато цветным. Хорошо живут наши детки, конечно, от получки до получки, как и все, и большие вещи исключительно в кредит, тоже как и все, но ведь, заметь, обживаются. И главное: любят друг друга.
Словом, помаленьку-полегоньку жили себе люди да жили, и если на двадцатом, к примеру, году совместной жизни муж смотрит на жену, а жена на мужа и глаза их при этом светятся, нужно одно — не мешать им. Такая жизнь, напомнить надо, пролетает мгновенно: поставили бы на ноги сына, дожить до внуков, а если повезет, то и до правнуков, кто-то, муж или жена, первым оторвался от земли, а другой тоже, пожалуй, не стал бы задерживаться, и это ничего, что от нас мало останется каких важных дел, понятно, море — организм живой, даже карты каждые десять лет меняются, зато мы радовались бы с небушка за сына, внуков и правнуков. Спасибо, что побывали на земле хоть короткое мгновение, и теперь есть чему радоваться.
Но нет! Вовсе, совсем нет! Это ведь каждый захочет тихо и в любви пройти по жизни, однако — нет, ты помайся, пострадай, тогда другое дело. Бывало ли когда-нибудь время, чтоб человеку — от рождения до тихой смерти — жизнь не подсунула бы войну ли, революцию, другую какую большую подлянку?
В общем, все понятно, вы жили вверх ногами и, соответственно, вниз головой, и раб раба погоняет, а дальше так жить нельзя, напротив, жить теперь нужно совсем по-другому, когда каждый свободен и сам себе хозяин, и барахтаться надо каждому в одиночку.
Что характерно, их «ящик» сокращали дважды — одеяла на всех не хватает, — но оба раза Геннадий Алексеевич и Альбина оставались под одеялом, хотя и очень тоненьким, конечно.
Да, а сын закончил школу, думал прорваться в институт, но не успел сделать даже первую попытку, как его подгребли в армию.
Ну, те два года, что сын служил, концы с концами кое-как сводили, нет, о крупных вещах даже речь вести не стоило, но на еду хватало, тем более в магазинах всего навалом, и это, конечно, глаз радует. Зарплату задерживали, но люди небалованные умели растягивать денежку, что резину.