Все! В одночасье, нет, в одну секунду все кончилось: был муж, хорошие сыновья, любимый человек. И разом начинается новая жизнь. Вернись, вернись назад. Там были и радость, и обиды, и надежды, и безнадежность — но там была все-таки живая жизнь. Вернись!
Что дальше? Понятно что: Алексея отправили в «Кресты», Николая похоронили.
Если раньше, когда Валя ушла от мужа к другому человеку, городок не одобрял ее, то за похороны Николая одобряли. Мол, все заботы взяла на себя. Конечно, помог завод — дал машины и денежки, но главная забота на Вале — это конечно. Народу было много: не каждый день в маленьком городке сын убивает родного отца.
Что поразило всех на похоронах и поминках — Валя от горя разом почернела и постарела. И что характерно, ни слезинки не уронила. Ты поплачь, поплачь, легче будет, нет, ничего не получается. Душа буквально окаменела, черная пустыня, а не душа, охотно бы ушла за Николаем следом, но не имею права. Ну, конечно, у тебя Сева. Но Валя непременно поправляла — у меня Сева и Алеша.
Вот из-за кого ей было тяжелее всего — из-за Алеши. Чего там, Николая жалко, это такое горе, что можно плакать много дней кряду, но тяжелее всего было от вопроса — за что? Ну что отец сделал сыну плохого? Раньше они почти не ссорились. И отец сына любил.
Но ведь так не бывает, что никто ни в чем не виноват. После поминок Валя призналась ближайшей подруге: я одна во всем виновата. Да ты что? Они глушили водку, а ты виновата? Ты не имела права на личную жизнь? Ты их бросила в малолетнем состоянии? А Николай — беспомощный инвалид?
Но уговоры были бесполезными. Я должна была принять текущую жизнь, какая она есть, и не дергаться в поисках личной радости.
То есть у Вали получалось так. Если бы она не ушла, все было бы по-другому. При ней Алеша стеснялся выпивать. Нет, иной раз выпивал, но с товарищами по охранной структуре или с друзьями. Но не дома. А если и дома, то редко и опять же если приходили в гости друзья. И потому мне нет прощенья. Я просто обязана была все рассчитать наперед. Кто лучше меня знает мужа и деток? А я не рассчитала — и вот почему в душе черная пустыня. Надо было терпеть, а не дергаться в поисках лучшей жизни. Я же не рыбка, чтобы искать, где глубже.
Но как-то жила. Понятно, ходила на работу: во-первых, жить на что-то надо, во-вторых, отвлекаешься на товары и покупателей. Но взглянув на нее, даже незнакомый человек понимал — вот у этой женщины непоправимое горе.
Да, а как же друг? Каждый день он заходил на работу, встречал вечерами, предлагал, пожалуй, помощь и звал к себе: все понятно, мужа не вернешь, старшему сыну не поможешь, во всяком случае пока, жизнь между тем продолжается, и я без тебя не могу.
Но Валя, и это понятно, отказывалась: когда у тебя не душа, а черная пустыня, тут не до любви и не до желания приятной радости. Ну, что ты, не могу же я больного мальчика оставить в доме одного. Ну, хоть не на ночь, хоть на вечер. Зайди, может, поговорим, может, легче станет. Нет, легче не станет. Прошу тебя, ты не торопись, я буду ждать тебя, пока не станет легче. Мне никогда не станет легче.
Да, легче не становилось. И тогда Валя начала принимать то, что ежевечерне принимал ее муж. Придя с работы, она принимала бутылочку, но не всю — делила точнехонько на два вечера.
Выпив, она молча и тупо смотрела перед собой в пустое пространство. Так что со стороны могло показаться, что у женщины от горя крыша вовсе стронулась с привычного местонахождения.
Сколько дней это продолжалось, сказать трудно. Но! Напомнить надо, Сева эту отравную влагу на дух не переносил. Но однажды он подсел к матери, вылил в кружку оставленные на завтра полбутылки и разом жахнул. Теперь каждый вечер я буду выпивать вместе с тобой. Сколько ты, столько и я.
Именно это и подействовало на Валю. Не хватало только споить мальчика. Ну да, раньше на кухне сидел отец со старшим сыном, а теперь мать с младшеньким.
И тогда что-то случилось с ней: уронив голову на стол, она громко разрыдалась, а сын гладил ее голову, ну не надо, мама, ну ладно, ну не надо, мама.
Хорошо помнит, в голове мелькнуло: у меня хороший сынок, все он точно просек — ради него я не только с бутылкой попрощаюсь, но и с собственной жизнью.
Она выпрямилась, вытерла слезы: твердо обещаю, этого больше не будет. Пора заниматься делом. Все! Мы с тобой вдвоем. А потом будем втроем.
А дальше что? Дальше была без продыха работа, почти в две смены, поскольку нужны были деньги на адвоката, и несколько раз Валя ездила в «Кресты», надеясь хоть случайно увидеть сына (встречи до суда, сразу сказали, запрещены), и она торчала под стенами тюрьмы и надеялась в толпе таких же бедолаг, что с той, зарешеченной, стороны в каком-нибудь окошке мелькнет лицо ее сыночка. Но нет! Не увидела ни разу. Когда разрешали, возила передачи — все понятно. И возвращаясь после поездок в тюрьму, с удивлением говорила: никогда не думала, что на свете столько несчастных людей.