Нет, никогда и никому Анастасия Федоровна не жаловалась, что вот тяжеловато за больной мамкой ухаживать, напротив того, говорила, что ей даже и нравится, что мамка с ней живет, охотнее с работы домой иду, все-таки не одна, со мной мамка, которая без меня никак.
Ну вот. Жизнь, все говорят, в полосочку, она, значит, то беленькая, то черненькая. Это, пожалуй, так. Но жизнь еще и по кругу ходит, и если в трудное время мамка с Настей жили у тетеньки, то жизнь непременно должна круг описать, чтоб люди соединились.
Словом, так. Поехала Анастасия Федоровна в отпуск и увидела, что буквально за год тетенька стала совсем старенькой и больной — сердце плохо бьется, ноги отекают и почти не ходят. Что делать? Вызвали брата, и они перевезли тетеньку к Анастасии Федоровне. Хотели дом продать, но передумали — а пусть стоит, летом когда-нибудь будем здесь отдыхать.
И родные сестры вновь соединились. Ну, все правильно, когда-то ты нас спасла, тетенька, теперь живи у нас.
Значит, что ж это получается? А это получается больница на дому. Ну да, две старушки, у одной сердце, у другой легкие. То одна начинает задыхаться, то другая, а то и обе разом.
Жили на зарплату Анастасия Федоровны и две старушечьи пенсии (нет, у мамки пенсия сравнительно сносная была, а у тетеньки уж очень какая-то странная).
Но что характерно, никому ни разу Анастасия Федоровна не пожаловалась: мол, заколебали меня мои старушки, совсем света божьего не вижу, ведь это на что приходится тратить свои вполне зрелые годы — на бессонные ночи, на обстирывание старушек.
Но нет. Жалоб не было. И что характерно и странно: в те годы Анастасия Федоровна была наиболее, что ли, веселой. Подумаешь, всю жизнь только и мечтала, а за кем бы это половчее поухаживать, чью бы это посудину ночную почище вымыть, на кого бы это остаточную жизнь положить.
Нет, чего там, клокочущая женщина. Можно сказать, вулкан и даже вечный двигатель. Излишне говорить, что по-прежнему всех мирила и всем помогала — ну, то самое, похороны, свадьбы. И что главное — всех непременно хотела успокоить.
Потому что к тому времени цены начали прыгать точнехонько до луны, и стал повсеместный стон — грабеж! Покуда нищета, но будет и голод. И конец света. И Анастасия Федоровна в такие разговоры непременно встревала: да где же конец света и голод, я вон помню послевоенную жизнь, да разве же тогда легче было? Или все говорят про конец страны. А я по радио слышала, что было время, когда нас совсем захватили поляки, так разве тогда легче было? В те времена, сказали, возле Москвы волки рыскали. Или еще говорят, после гражданской войны крысы к Неве на водопой толпами ходили. А разве сейчас волки рыщут, крысы ходят на водопой?
И главное, в ее утешениях всегда был такой веселый напор, что ей верили, да, мы выкрутимся, мы ничем не хуже других, а если брать не всеохватно, а чуть конкретней, то с мужем следует помириться, а с соседями надо не судиться, а посидеть совместно за праздничным столом, да с бутылочкой, да в полный надсад песенки попеть.
И вот оно что: на лице Анастасии Федоровны улыбка, а в глазах радость. Не тоска, заметить, как же мне с моими старушками по этой жизни прожить, чтобы малость, как бы сказать, не околеть, но именно что радость. То ли у женщины что-то не вполне с нормальностью головы, то ли из не совсем обычного материала сделано ее сердце.
Словом, так. Годы, что прожила Анастасия Федеровна со своими старушками, и были, сама говорила, наиболее счастливыми в ее жизни. Двух человек, всем говорила, любила в своей жизни, всегда хотела жить с ними вместе, и вот удалось.
Да, но счастье долгим не бывает, и это абсолютно каждому известно. Сперва отлетела мамка, а через два месяца за ней следом устремилась и тетенька. И все! Уж с этим-то не поспоришь. И снова одна.
И это, понятно, было большое горе. Потому что несколько месяцев Анастасия Федоровна была мрачной, не улыбалась и, что удивительно, с соседями в разговоры не вступала.
Вроде бы могла без труда вот какое утешение подсунуть: они ведь на то и старушки, чтоб отлетать, ну, чуть раньше, чуть позже, это все одно случилось бы, да, это горе, кто спорит, но зато ты теперь исключительно свободна. Но нет, женщине было трудно, видать, ей было маловато разовую помощь оказывать, как-то свадьба или похороны, ей, понимать надо, необходимо, чтоб близкий человек без нее никак не мог обойтись. И тосковала.