Он обмакнул палец в лужицу густого зеленовато-белого гноя и поднес его к лицу Гиппократа, чтобы тот мог посмотреть и понюхать.
— И пахнет он очень нехорошо, — добавил молодой асклепиад, вытирая палец о край стола.
— Дексипп, — заметил Гиппократ, — старайся, чтобы гной не попадал тебе на руки. А сейчас как следует их вымой. Больному полезно, когда его абсцесс вот так очищается, но… — он задумчиво пожевал губу, — быть может, то, что исходит из одной раны, принесет вред, попав в другую.
Он взял ложку и соскреб несколько омертвевших кусочков кости.
— Да, кое-что изменилось, но я думал, что рана в конце концов заживет. Продолжай делать перевязки в срок.
Гиппократ бросил ложку на стол, но тут же спохватился и, поглядев на инструмент, а потом на рану, сказал:
— Стол и инструменты нужно как следует вымыть водой с мылом. Как-нибудь я объясню тебе, почему, на мой взгляд, это делать необходимо.
До конца дня Гиппократ больше не выходил из экуса и никого не видел, кроме Сосандра, который зашел к нему обсудить клятву. Незадолго до заката он вышел из дому и направился к платану, где его уже нетерпеливо ждали. Кроме своих обычных собеседников, он увидел там других врачей из Мерописа, а также из самых отдаленных частей острова. Он заметил среди них старика Энея и, к своему величайшему удивлению, узнал врачей, которые явились сюда даже из самой Астипалеи, прежней столицы. Они столпились вокруг него.
— Мы наняли лодку, — объяснил один из них, — и благодаря попутному западному ветру плыли очень быстро. Грести нам пришлось только один последний час.
Гиппократ сел на скамью отца, прислонившись к стволу платана; на свое место рядом с ним Сосандр усадил старика Энея.
— Я рад видеть здесь столько добрых друзей, — начал Гиппократ. — Садитесь, если только найдете где. Многие греческие наставники, например философы, беседуют прогуливаясь. Но медицина — это не философия. Мы, врачи, должны осматривать больного, осматривать при затененном свете, не слишком ярком и не слишком тусклом. Вот почему мы проводим час беседы, расположившись полукругом под этим деревом. В медицине надо учиться у природы и у болезни. Прежде чем лечить, врач должен научиться наблюдать, сравнивать, запоминать, записывать. Возможно, вы слышали о том, что меня звали уехать с Коса. Но я решил остаться здесь, на моем родном острове. Тут учил мой отец. Тут я могу работать вместе с моим братом. Тут, я надеюсь, вокруг нас соберутся наши единомышленники, чтобы глубже постигнуть искусство медицины. Я предпочел эту тихую простую жизнь богатству и роскоши царского двора, потому что я сердцем грек. Я знаю, какие труды ждут меня, и я приступаю к ним, стараясь следовать примеру Геракла. Надеюсь, ваше присутствие здесь сегодня означает, что мы будем работать вместе во имя общей цели.
— Гиппократ, — перебил его один из астипалейских врачей, — мы поручили Энею говорить от нашего имени, потому что он уже был врачом в Пелее, когда многие из нас еще не родились.
— Да-да, — прошамкал Эней и, опираясь на посох, медленно поднялся. — Эти врачи и вправду просили меня говорить от их имени. Может, потому, что я стар, а может, потому, что я происхожу от Геракла. Ты вот его только что помянул.
Все рассмеялись. Эней насколько мог выпрямил сгорбленную спину и поглядывал вокруг, улыбаясь и поглаживая длинную седую бороду.
— Может, глядя на меня сейчас, это не скажешь, но моя мать говорила мне, что я потомок Геракла. Правда, я не унаследовал ни его львиной шкуры, ни его могучих мышц. И все же я гераклид и не меньше похож на Геракла, чем кое-кто из знакомых мне асклепиадов — на Асклепия.
Все опять весело расхохотались — все, кроме Подалирия, — потому что Эней был общим любимцем. Усмехнувшись и подергав себя за бороду, старик повернулся к Гиппократу.
— Прости мне эту болтовню, но я хочу поговорить и о серьезном. Во-первых, мы слышали разговоры о тебе и об одной женщине и хотим, чтобы ты знал, что мы считаем их лживыми сплетнями.
Вокруг послышались одобрительные восклицания.
— Не печалься, — продолжал он, — если о тебе будут говорить дурно. Терпи и надейся. Время рассеивает ложь, и правда всегда торжествует. Я хорошо знал твоего отца и любил его. Мы рады приветствовать тебя на его месте. Я еще что-то хотел сказать, да только забыл. Да-да, — он повернулся к астипалейцам, — старость забывает чужие уроки. Говорите уж вы сами.
Один из них встал.
— Гиппократ, — сказал он, — почти все мы были когда-то учениками твоего отца. Он учил нас искусству медицины под этим самым деревом. Мы были также в Триопионе и слышали речь, которую ты произнес на ступенях храма. Когда ты умолк, наступила тишина, а мы, коссцы, гордились, что наш Кос — родина такого человека. Ты обещал посвятить свою жизнь искусству врачевания вместе с теми, кто, как ты выразился, думает так же. Мы знали, что ради этого ты отказался от большого богатства и привольной жизни, и мы слышали, как жрец, возложив тебе на голову венок, посвященный богу, сказал: «Иди путем, который ты избрал, Гиппократ, и знай, что впереди идет Аполлон». Мы пришли сказать тебе, что мы думаем так же, как ты, и очень довольны, что ты остался с нами и будешь работать среди нас здесь, на Косе.
Гиппократ был смущен и невыразимо обрадован. После некоторого молчания он взглянул на брата и, когда тот кивнул, начал говорить совсем просто, даже не встав:
— Сегодня я намеревался обсудить искусство медицины с теми, кто начинает ему учиться. Греция — родина многих искусств. Ваятели совершенствуют одно из них, строители — другое, музыканты, поэты, драматурги, атлеты, танцоры, математики — каждый из них обладает своим особым умением. Каждому искусству надо долго учиться, постижению его законов надо посвятить многие годы труда. Так издавна ведется в Греции. Но искусство медицины отличается от всех остальных. Чтобы овладеть им, нужны и сноровка, и умение, и знание, но только их одних недостаточно. Врачу должны быть знакомы жалость и сострадание. За свои поступки, когда он занимался лечением, он должен отвечать не только перед людьми, но и перед богами. Я приведу вам один пример. Вы помните, как Эмпедокл, прощаясь с нами, упрекнул нас за то, что, не избавив его от страданий, мы отказались дать ему испить яд. Но мы не могли этого сделать даже ради него. Мы — слуги людей, мы ухаживаем за ними. Но отвечаем мы не только перед ними. Люди знают это — потому-то они и доверяют нам. Однако настало время, чтобы правила, которыми руководствуется врач в своем поведении, были изложены столь же ясно, как обязательства в договоре с наставником, который он подписывает, начиная учение. Если изложить их таким образом, то люди будут их знать, а мы — помнить их всегда.
Гиппократ встал и вынул из складок своей мантии свиток.
— Готовя эту клятву, я перечитал письменное обязательство, которое мой отец брал у своих учеников. Я изучил также правила вступления в Пифагорейское братство. Мой брат и я полагаем, что все написанное здесь необходимо. Мы с ним поклянемся по мере сил выполнять эти правила и надеемся, что те, кто думает, как мы, последуют нашему примеру. Вот она.
Гиппократ начал читать:
«К л я т в а
Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигией, и Панакеей, и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими доставками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому.
Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же и не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.