Мэлл расхохотался, и казалось, этот язвительный, злой, бессильный смех подстегивает его, будто ветер бушующее пламя.
— Я не сомневаюсь, ты еще и не так будешь печься о моем здоровье. Я-то, конечно, дурак, где уж мне догадаться, что ты заботишься о своей собственной шкуре.
— Угомонись, сын мой, — раздался голос Нинния из темного угла хижины. — Так случилось, что ему пришлось позаботиться и о твоей шкуре: и когда он нес тебя на руках, не думая о своей ране, которая снова открылась, и позже, когда тебя могла вытянуть из хижины, словно барсука из норы, и заколоть на пороге свора разогретых вином британских солдат, рыщущих вокруг в поисках вина или же саксов.
Ярость мальчика сразу же стихла, смех оборвался, он долго лежал и смотрел на Аквилу, закусив нижнюю губу, как это делала Флавия, когда была чем-то озадачена.
— Не понимаю, для чего ты это сделал? — спросил он наконец.
— Ради твоей матери.
— Моей матери? Что тебе до моей матери?
— Она моя сестра, — сказал спокойно Аквила.
— Твоя… сестра, — повторил Мэлл с расстановкой, будто проверяя произнесенные слова на слух.
Хмурый взгляд, пробежав по лицу Аквилы, остановился на его богато украшенной портупее, на длинном римском кавалерийском мече, на бронзовой с серебром броши, которой был заколот видавший виды плащ, затем снова вернулся к темному суровому лицу с ястребиным носом — лицу, на котором оставили свой отпечаток почти двадцать лет командования людьми. — Ты ведь тут большой человек, — медленно произнес Мэлл. — И тебе, наверно, не так-то просто иметь родственника в войске Хенгеста.
— Так и есть. И Бог это видит. Но не в том смысле, как ты думаешь. — Он распрямился и перевел разговор на насущные дела: — Утром мы снимаемся и идем на юг, тем самым риска для тебя будет немного, пока ты лежишь здесь. — Он ни разу не спросил, как брат Нинний отнесется к его опасному поручению, слишком велика была его вера в этого невысокого человека в темной тунике. Он повернулся к нему: — Скажи, когда он сможет отправиться в путь?
— Не раньше чем через две-три недели. — Брат Нинний поднял голову от чаши, в которой готовил ячменную похлебку. — Две или даже три недели радости от того, что Господь послал мне еще одного гостя. Но для его же блага он должен уйти отсюда сразу, как только я увижу, что он достаточно окреп для этого.
Аквила думал с лихорадочной быстротой.
— Далеко ли отсюда до ближайшего поста на границе? — спросил он. Но тут же спохватился: — Ах да, теперь ведь нет больше четкой границы. Ну а до ближайшего селения его соплеменников?
— На этот вопрос невозможно ответить. Однако я знаю леса на север отсюда и могу с ним пройти и вывести его на дорогу.
Аквила кивнул, затем присел, опираясь на одну ногу, достал из-под запятнанной кровью туники кошелек и бросил его на ворох папоротника. Кошелек шлепнулся с легким звоном.
— Денег тут немного, все, что есть при себе. Этого мало, но все же какое-то подспорье. И добудь ему тунику, Нинний, чтобы она не напоминала сакскую ни покроем, ни длинными рукавами. — Затем он вынул табличку и стиль и под внимательным взглядом Мэлла и брата Нинния торопливо нацарапал несколько слов на вощеной дощечке, после чего не спеша прочел то, что написал, бережно положил табличку рядом с кошельком и спрятал стиль в складках пояса. — Ты вполне сойдешь за британца, пока не раскроешь рот. Поэтому ты должен притвориться немым. И если на кого-нибудь наткнешься, покажи пропуск. Он подписан командующим Вторым Крылом Кавалерии Амбросия и убережет тебя от непредвиденных неприятностей. Понял?
— Я… понял, — ответил, помедлив, Мэлл. Он сглотнул слюну. — Кажется, мне ничего не остается, как… поблагодарить тебя.
— Еще одно, — сказал Аквила, сняв с пальца печатный перстень со вмятиной. — Это перстень моего отца. Когда доберешься до своих, найди способ переслать его сюда брату Ниннию, а Нинний отыщет способ передать его мне, и, таким образом, я буду знать, что ты благополучно добрался.
— Конечно. Благополучно, как побитая шавка, что бежит поджавши хвост! — неожиданно с какой-то яростной горечью выкрикнул Мэлл.
Аквила поглядел на его опавшее лицо, гордое, горькое, помрачневшее от стыда. Глаза ярко блестели… Наверное, его лихорадит из-за раны. Но ничего, Нинний присмотрит за ним.
— Хенгест не погиб, когда рухнул заслон из щитов, — неожиданно сказал он. — Он цел и невредим и ушел с остатками своего войска. Ты следуешь за живым вождем, а не покидаешь павшего. И стыдиться тебе нечего.