Уже позади остались лотофаги,[13] Одиссей с матросами уже достиг острова циклопов… и тут Ауде отвернула от огня раскрасневшееся лицо.
— Хватит рассказывать сказки. Ешьте, пока добрая пища не испортилась.
Наваждение кончилось. Аквила опустил свиток, дал ему свернуться и уложил в шкатулку с остальным добром, а хозяева принялись за дымящийся ужин.
— Когда я был молод, я был воином, и никто не мог устоять против моего меча, разящего подобно молнии, — проговорил Бруни, протягивая руку с роговой ложкой, чтобы зачерпнуть из общего котла. — Зато теперь, когда я стар и только мудрость осталась при мне, — у меня есть раб, который умеет говорить слова давно умерших, просто глядя на черные значки. Поистине я все еще большой человек среди моего народа. — Он глотнул горячей похлебки, закашлялся, неряшливо брызгая едой, и выплюнул похлебку в огонь. Затем он устремил на Аквилу пристальный суровый взгляд. — И все же, будь моя рука достаточно сильна, чтобы держать меч, и будь под ногами у меня палуба, мой раб мог бы лежать на дне моря на глубине семи галер, и я бы о нем не пожалел.
Аквила, закрывавший крышку сундука, поднял глаза. Внутри у него кипели горечь и гнев. Боль, испытанная от короткого пребывания в родном мире, сделала его безрассудным.
— Будь уверен, старый Бруни, — сказал он, и дыхание его участилось, — будь уверен, твой раб был бы рад лежать на глубине семи галер, только бы не быть твоим рабом!
Взгляды их скрестились — и они долго не отводили их — темные молодые злые глаза Аквилы и выцветшие голубые щелки в глубине морщин, а двое мальчишек и женщина наблюдали за этим поединком. Наконец старый мореход кивнул, и на его губах, прикрытых бородой, мелькнула еле уловимая жесткая улыбка. Первый раз Аквила увидел старика улыбающимся.
— Ну-ну, пламенные слова ты сказал, мой раб. Что ж, вспышка огня не вредит никому — ни рабу, ни свободному. — Он опять наклонился и поднес ко рту ложку.
С той поры редкий вечер проходил без того, чтобы старик, почти не посещавший теперь дом вождя, не призывал к себе Аквилу, выделяя его из остальных рабов, дабы тот почитал ему про скитания Одиссея. И из вечера в вечер, скрючившись у очага, Аквила под волчий вой ветра за окнами воскрешал к жизни волшебство золотых берегов и далеких морей, черных, как зрелый виноград. Сам он, как и его слушатели, не бывал в тех краях, но волшебство их было ему близко, ибо было частью его собственного утраченного мира. А старик с внуками сидели и слушали, при этом кто чинил рукоятку копья, а кто плел тетиву лука.
Однажды вечером в самом конце осени Аквила сидел на корточках на своем обычном месте и читал при свете потрескивающих березовых поленьев и красноватого тлеющего торфа про то, как Одиссей оттянул тетиву своего большого лука. Вдруг собаки вскочили, виляя хвостами от радостного ожидания, и почти бесшумно подбежали ко входу.
— Наверно, Тормод пришел, — сказал Торкел.
Старший брат в этот вечер был с воинами в доме вождя. Успевший подмерзнуть свежевыпавший снег захрустел под двумя парами ног. И вот кто-то уже затопал у входа, стряхивая снег, затем дверь отворилась, впустив струю морозного воздуха, и со стуком захлопнулась снова. Между стойлами показался Тормод, и он шел не один.
Зайдя на освещенную половину, Тормод отряхнулся, как собака.
— Глядите, кого я привел! «Морская колдунья»-то вернулась. А вот и сам Бранд Эриксон, он зашел ненадолго посидеть у нашего очага.
Гость показался Аквиле вылитым Одиссеем, только курчавые жесткие волосы — не черные, а рыжевато-седые. Он был смугл, как увядший дубовый лист, худ, как зимний волк, с выражением дерзкой отваги на хитроватом лице. Его встретили с искренней радостью, с той простотой, на какие имеет права лишь давняя дружба, видно было — он не раз сиживал у здешнего очага. Ауде отложила пряжу, встала, взяла гостевую чашу из букового дерева, отделанную серебром, и, наполнив до краев бережно хранимым напитком из меда и тутового сока, подала ему со словами:
— Выпей и будь желанным гостем.
Тот взял чашу, осушил ее до дна, присовокупив обычное «Ваше здоровье!», и отдал хозяйке. Потом он придвинул к очагу скамейку, уселся и, втирая темно-красные капли напитка в седую бороду, огляделся вокруг с важным и довольным видом.
— Хорошо опять сидеть у очага, друзья. Хорошо, когда можно до весны забыть о морских тропах.
— Что-то ты нынче поздно вернулся, видно, тебя задержали торговые дела, — проговорил старый Бруни, придвигаясь поближе к огню и кутаясь в свой волчий плащ. — А мы тебя уже и ждать перестали, решили, что Гутрум выбрал для «Морской колдуньи» другую стоянку на эту зиму.