Нэсс оторвала взгляд от его лица — первый раз с той минуты, как он обернулся и увидел, что она следит за ним, и поглядела вокруг: на отцовский дом под соломенной кровлей, на сад, потом, меж дрожащих яблоневых ветвей, на темную громаду гор. И этот ее прощальный взгляд болью отозвался в сердце Аквилы: он вспомнил долину в Стране Холмов и следы террас с бывшими виноградниками на южных склонах.
— Я этот сад знаю уже шестнадцать лет. И вот расстанусь с ним через месяц, — сказала Нэсс, но сказала как бы не ему, а сама себе.
Аквила почувствовал, что будущий брак для нее значит гораздо больше, чем для него, потому, что ей предстояло покинуть все, что она любила и знала с детства. Но он заставил себя не думать об этом. Нельзя поддаваться жалости, тогда вся затея станет просто непереносимой. К тому же он ведь тоже был отторгнут от всего, что любил и знал с детства, причем отторгнут более жестоко.
Он услышал, как кто-то крикнул: «Дельфин, Дельфин, нам что, целый день тебя дожидаться?» Он тут же повернулся и, не сказав больше ни слова, зашагал прочь из сада, оставив Нэсс стоять под склоненными ветвями яблони.
К зиме Амбросий и его братия вернулись в Динас Ффараон. Теперь у Аквилы под западным бастионом была своя крытая дерном хижина, и ему больше не нужно было ночевать в доме Амбросия рядом с молодыми воинами. Нэсс, выстлав земляной пол свежим папоротником, устроила постель из чистых, хорошо выделанных шкур. Она готовила еду для Аквилы, если он ел дома, и долгими зимними вечерами, сидя в одиночестве, пряла шерсть при свете очага. Аквила не часто бывал здесь. За эту зиму, последнюю перед наступлением, многое еще предстояло сделать, о многом подумать, поэтому он порой вообще забывал о Нэсс, словно она жила где-то в другом мире, словно и не было их путешествия с юга, когда она ехала в кольце его левой руки.
Зима миновала, и в горы пришла весна: в спутанных зарослях восковницы у озера зашумели бекасы, а в расселине среди скал, там, где пробивается наружу ручеек, зацвела лиловая жирянка. Готовясь к походу, Динас Ффараон жужжал и гудел, точно пчелиный улей, и вся широкая долина внизу под крепостью теперь превратилась в военный лагерь.
Душным тихим вечером Аквила сидел рядом с Валарием за ужином в Доме Очага, вытянув ноги и опершись локтями о стол. Перед ним стояла деревянная тарелка с медвежьим окороком, почти не тронутым. В большой зал набилось много народу — вожди кланов, командиры отрядов, в спертом воздухе, без малейшего ветерка, трудно было дышать и есть не хотелось. Эта нависшая духота грозила вот-вот разразиться бурей. Но не одна духота мешала Аквиле спокойно ужинать. Он только недавно вернулся со своим отрядом из Сегонтия, а потом весь вечер совещался с Амбросием и его командирами. Они как будто все решили, насколько вообще возможно решить что-либо заранее. Была выслана крантара, палочка, смоченная козьей кровью и обугленная с одного конца, приказа которой не мог ослушаться ни один член племени. В течение четырех дней всем велено было прибыть в Кановий. Речь шла о Северных Кимру. Повис и юг должны были присоединиться к ним позднее уже прямо на марше. Аквила снова взглянул на незнакомых людей, сидящих рядом с Амбросием на помосте, все в римских туниках, коротко острижены на римский лад. Они тоже приехали недавно и привезли Амбросию весть о том, что он может рассчитывать на поддержку римской партии в Венте, Акве-Сулисе, Каллеве и в Сорбиодуне, бывших владениях его отца. Из мира за горами эти люди принесли еще одно известие — о том, что вторично пал Рим.
Многие годы сторонники Амбросия знали, что им нечего ждать помощи от Рима и что они отрезаны от метрополии, но сейчас они уже были не просто отрезаны, они остались совершенно одни — одинокий аванпост, сторожевая застава империи, которой больше не существует. Мысли Аквилы неожиданно вернулись к его старому отряду из гарнизона в Рутупиях, к людям его мира, которых он хорошо знал и с которыми столько лет служил, — вспомнился старый опцион, учивший его всем премудростям солдатского дела, чью науку ему сейчас самому приходится вдалбливать в головы диких горцев; вспомнился и Феликс, павший под пылающими стенами Рима. Он вдруг осекся — за четыре года Феликс со своим отрядом мог погибнуть где угодно, не обязательно в Риме, его могли перебросить в Восточную империю, и сейчас он благополучно сидит за пиршественным столом в Константинополе. Но все равно ощущение потери не проходило.
Над ним склонилась женщина, чтобы наполнить его пустую чашу. Не задумываясь, он решил, что это Нэсс, так как обычно на пирах жены наполняли чашу мужьям. Однако когда он поднял голову, то увидел, что это жена одного из командиров. И он вдруг понял: Нэсс сегодня в зале нет. Женщина улыбнулась ему и пошла дальше. Он заметил, что собравшиеся стали постепенно расходиться: закончив ужин и прихватив оружие, они покидали зал. Дел у всех было невпроворот, и некогда было сидеть сложа руки. Ожидание кончилось.