Аквила принялся торопливо есть.
— Шестнадцать лет все ждали, когда наконец настанет время спуститься с гор, — сказал Валарий каким-то надтреснутым голосом. — Шестнадцать долгих, нескончаемых лет после убийства Константина.
Аквила повернул голову и посмотрел на него.
— Ты ведь был одним из тех, кто увез Амбросия с братом подальше от опасности в день убийства. Нет разве?
Валарий сделал затяжной глоток, потом не совсем уверенным движением поставил чашу с медом обратно на стол и только после этого взглянул на Аквилу.
— Да, был, — ответил он.
— Тебе есть чем гордиться, особенно сейчас, когда Амбросий собирается занять место отца.
— Гордиться? Пусть те двое пожинают лавры — старый Финнен со своей арфой и Эуген со своими каплями и вонючими мазями.
В его насмешливом голосе сквозь хмель проступала какая-то горечь, боль незаживающей раны. Это поразило Аквилу, который тут же спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Эуген был лекарем Константина, а Финнен — арфистом Константина, — ответил Валарий. — Им что, на них позора нет. — И, помолчав, добавил: — А я был одним из телохранителей Константина, и все же он пал от руки убийцы.
Он замолчал, а Аквила неожиданно вспомнил сцену в Абере-из-белых-ракушек, вспомнил, какую ярость вызвала у Валария пустяковая насмешка Брихана. Даже странно, как мало мы порой знаем о людях. Он прожил рядом с Валарием, трудился вместе с ним больше года и ничего о нем не знал, кроме того, что тот слишком много пьет и что в нем погиб хороший солдат; ему и в голову не приходило, что шестнадцать лет Валарий носит в себе этот стыд, как шрам на теле, как незатянувшуюся рану, скрытую от посторонних глаз. Возможно, сегодня эта боль прорвалась потому, что ожидание кончилось и они стоят в преддверии большой битвы и поэтому немного расслабились, а возможно, виной тому его собственное ощущение потери Феликса — какие-то струны его души вдруг дрогнули, прикоснувшись к боли другого человека, более старшего, неловко отозвались на эту боль, ибо очень давно не касались чужой души, и Аквила сказал с непривычной для него мягкостью:
— Я уверен, что Амбросий так не думает.
— Зато так думаю я, — ответил Валарий. И Аквила не нашелся, что ему возразить.
Аквила быстро доел ужин и вышел в сгущающиеся сумерки. Первым делом он решил проверить лошадей и удостовериться, что отряд его тоже в порядке, и только потом двинулся к своей хижине.
Кожаный фартук, прикрывающий вход, был откинут, а на полу лежал свежий папоротник, еле теплилась сальная свеча, и отсвет от нее поблескивал на резном сундуке, где хранилась одежда Нэсс и его одежда. Все для него было приготовлено, но следов Нэсс — никаких.
Он постоял в раздумье, держась о косяк двери и пригнув голову под низкой притолокой. Он едва держался на ногах от усталости и в другой раз побыстрее стянул бы через голову портупею, рухнул бы на груду папоротника, служившего им постелью, и тут же заснул. Но сегодня, может, потому, что пал Рим и погиб Феликс и Валария до сих пор мучит стыд, пустая хижина показалась ему ужасно одинокой. Внутри саднило и была ноющая потребность, чтобы кто-то живой заметил, что он пришел домой, даже если б и не обрадовался ему. Это его испугало, потому что он знал: только пока тебе никто не нужен, ты в безопасности и тебе невозможно причинить боль. Тем не менее он загасил свечу и отправился на поиски Нэсс.
Он догадывался, где ее можно найти, — скорее всего, она в небольшой ложбинке, в расщелине, поросшей по краям кустарником, где он когда-то застал Арта с его псом, — они выслеживали ужа. А недавно он застал там Нэсс, и она ему сказала: «Это хорошее место. Оно глядит на юг. Когда я закрываю глаза и горы исчезают, я вижу, как цветут яблони в отцовском саду».
Стало совсем темно, хотя плоские облака, скопившиеся над перевалом, который вел к побережью, все еще отливали медно-розовым. В воздухе не было свежести, он прилипал к лицу, как теплый шелк, а звезды окутаны волокнами грозовых туч. Надвигается буря, подумал Аквила. Обогнув гору под нижним бастионом, он нырнул в извилистую расщелину между скалами. Тонкий серебристый всплеск под папоротниками прозвучал неестественно громко в ночной тишине, до него донесся слабый медовый запах терновника. Осторожно спускаясь, он все время поглядывал вниз и неожиданно различил неясное бледное пятно — словно пена на темной воде там, где цветущие ветки терновника склонились друг к другу над маленькой выбоиной в скале, и вдруг увидел еще одно бледное пятно и разглядел расплывчатые очертания лица, повернутого к нему.