Валерия подозрительно посмотрела на него, ожидая подвоха, и взяла конверт, словно в нем находились споры сибирской язвы, не меньше. Ее настроение передалось, очевидно, и Эрггольцу, и он уставился на Фабиана поверх очков, угрожающе прищурился, настороженно покосился на конверт.
– Всего лишь билеты на самолет и бронь в одном милом уютном домике на берегу океана, Лери, – насмешливо пояснил Фабиан, которого эти их взгляды несказанно развлекли. Валерия, словно подстегнутая его насмешкой, вскрыла конверт. Его содержание было банальным – листы бумаги с указанием адреса и возможности самостоятельно определить время пребывания и рейсы, рекламные проспекты, еще какая-то мелочь, ничего сверхъестественного, ничего, что заставило бы ее тревожиться. И это было совершенно неожиданно: она ждала чего угодно от Фабиана, тем более последние события давали ей очень серьезные основания для опасений. Но Фабиан улыбался искренне, кажется, он не таил на нее злобы, и горечь, которая время от времени проскальзывала в его взгляде, в его интонации, словах, едва ли могла служить серьезным основанием для ее опасений. Скорее всего, и с ней, Валерией, эта горечь не была связана: Валерия могла сколь угодно долго считаться невестой Фабиана Равенсбурга, но доступ к его сокровенным мыслям она едва ли получила.
Валерия согласилась встретиться с Фабианом. Она приехала с Эрггольцем, и Фабиан не мог ничего поделать, его немилосердно веселила их степенность, почти юношеская неловкость в обращении друг с другом и какая-то щенячья радость. Эти двое появились, держась за руки; Эрггольц выглядел сдержанно-самодовольным, Валерия – та была приучена владеть собой куда лучше. Фабиан гордился ею: это ощущение возникало в нем непроизвольно, но оно было искренним, честным, насколько вообще это было возможно. Ради этой встречи он послал к чертям собачьим совещание с директором промцентра, отправил его и всех его помощников, вице-директоров и прочую шушеру по домам с наказанием вернуться в девять вечера, чтобы продолжить, и чу – они все сидели по своим конурам-кабинетикам и тряслись в ожидании наказаний, а Фабиан сидел в ресторанчике с Валерией и Эрггольцем, которого даже в мыслях отказывался называть по имени, и мирно беседовал о чуши, о которой в жизни бы не заговорил добровольно.
Этот Эрггольц мог что-то почувствовать; возможно, он обладал неплохо развитым чутьем, может, Валерия попросила его о возможности поговорить с Фабианом без свидетелей, но после ужина он сообщил, что посидит в баре, почитает газету, возможно, выпьет бокал вина. Фабиан не возражал. Он только весело улыбнулся, посмотрел вслед этому новобрачному и подмигнул Валерии – резко посерьезневшей, напрягшейся, повзрослевшей.
– Я думала, ты объявишься как минимум с бомбой малого радиуса действия. Или там антитеррористической командой, – сухо произнесла она, избегая глядеть на Фабиана.
– А смысл? – легкомысленно пожал плечами Фабиан.
– А каким был смысл в твоей травле Армушата? Содегберга? Смарсварда? Зеленко? Я слышала еще пару дюжин имен от отца, но не утруждала себя запоминанием. Думала, с тобой новые появятся как пить дать, – угрюмо объяснила Валерия.
– Ничего необъяснимого, милая Лери. Я уверен, что у меня были причины, они согласны с этим, пусть и не считают травлю соразмерной. Я по этому поводу иного мнения, но позволь избавить тебя от скучных подробностей, – он пожал плечами, озорно улыбнулся ей.
– Вот за что я тебе благодарна, Фабиан, так это за твое желание избавить меня от этих скучных подробностей, – она выдавила из себя улыбку.
– Всегда пожалуйста, – усмехнулся он. Странной улыбкой, теплой, доброжелательной, немного грустной. Почти – но только почти искренней, словно хотел сказать что-то еще, что-то добавить, но не считал это нужным. А может, считал, что это как-то уронит его достоинство. Так казалось Валерии. И она отчетливо чувствовала этот ненавязчивый привкус горечи, легкий, едва уловимый, который Фабиан позволял ей почувствовать.
И он совершенно не взывал к ее совести. Вернул второй оригинал контракта, пообещал, что позаботится о его аннулировании, поинтересовался, чем привлек ее этот плешивый инженер. Валерия, выпившая вина, расслабившаяся в его присутствии, в порыве откровения призналась, что именно его обыденность, неамбициозность, беспретенциозность и многое другое «не-» и «без-» подкупили ее. Здоровый пессимизм, такое будничное недовольство начальством, удивительная, вдохновляющая любовь к простым жизненным радостям. Валерия никогда не бывала на банальных самодеятельных празднествах, а он заставил ее в них участвовать; она никогда не бродила по едва заметным тропинкам, а с ним – чуть ли не каждые два дня. И ее никогда не целовали так, как он, осторожно, просительно, трепетно, и чтобы поздним вечером, в полумраке рядом с ярко освещенными окнами, а потом не заглядывали в глаза с таким незнакомым щенячьим выражением.
Если это была романтика, то гори она гаром, подумал Фабиан. Он был почти рад за Валерию – наверное, при должном усердии мог бы даже понять ее. Она была влюблена в своего Эрггольца, он – отчаянно влюблен в нее. Скорее всего, помимо этой бесхитростной увлеченности он обеспечивал ей надежность, которой Валерии могло не хватать с ее родителями, с Фабианом, готов был разделить все, что творится в его лысой очкастой голове и поделить с ней ее треволнения – что никогда не считал нужным Фабиан. Он пожелал им обоим всего лучшего, истребовал у Эрггольца обещание воспользоваться поездкой, поцеловал на прощание Валерию в щеку – с облегчением, как ни странно, и с легкой душой отправился в директорат промцентра.
Почти в полночь он связался с пилотом, потребовал, чтобы он был готов к вылету через пять часов, вызвал к себе стюарда, якобы с требованием приготовить ему ужин. Стюард был готов услужить, что с самого начала было очевидно. Стюард был готов служить на первой подвернувшейся поверхности, что Фабиан изначально предполагал. Он и впоследствии был готов служить, на что намекал туманными фразами и о чем отчетливо говорили его глаза, все тело. Еще бы – к консулу-то любой дурак прилипнуть хочет.
Только когда Фабиан вернулся в столицу, он так и не помнил имени этого стюарда.
Работник службы по связям с общественностью – какая-то мелкая сошка – разослал информационным каналам сообщение о прекратившейся по обоюдному согласию помолвке Валерии Оппенгейм и Фабиана Фалька ваан Равенсбурга. Через некоторое время, приличествующее вроде как, Валерия и этот ее Эрггольц объявили о своем бракосочетании – совсем скромно, на одном-единственном локальном инфоканале. В одном из интервью Фабиана спросили, как он ощущает себя и что послужило причиной разрыва.
– Разрыва? – удивился Фабиан. – Я бы поостерегся такой драматичности. Возможно, мы были слишком молоды, когда приняли решение об этом союзе. Повзрослев, поняли, что не совсем верно оценили наши отношения. Я, пожалуй, рискну говорить только за себя. Что я принимал за любовь, оказалось на поверку очень устойчивым чувством, но куда более близким к дружбе. Я рад, что она познакомилась с человеком, обеспечивающим ей достойный ее комфорт.
Аластер узнал о разрыве помолвки и свадьбе Валерии совершенно случайно, не обратил на это известие никакого внимания. Но когда к ним в клинику заявился Фабиан собственной персоной, Аластеру пришлось изображать сведущего человека, хотя так и хотелось изумленно воскликнуть: «Да ну! Серьезно? Не может быть! А ну расскажи, в подробностях! А что это за чувак?». Фабиан был не настроен делиться; они просто сидели на лавке в конце парка, смотрели на небо и молчали.
– Однако офигеть. Подумать только, она отважилась послать тебя ко всем чертям и соскочить с такого выгодного тура, – хихикнул Аластер, сползая вниз и вытягивая ноги. – Кажется, я начал ее уважать. А ведь она всегда выглядела такой скучной куклой.
– Тебе скучным кажется все, что не размалевано как минимум пятью цветами, – буркнул Фабиан. – Просто удивительно, как Карстен твоими стараниями до сих пор не сменил гардероб на что-то психоделичное.
– Он бы ему не пошел, – отмахнулся Аластер. – А мне просто удивительно, что ты не загнобил эту Оппенгейм и этого как-его-там – Эрцгольда-Эрцгида-Эрцгада. Устроил бы им маленькую ядерную войну, уничтожил бы их генофонд этак до пятого колена. Теряешь хватку, Фальк?
Фабиан хмуро посмотрел на него и отвернулся.
– Карстен хочет ребенка. – Неожиданно пожаловался Аластер. – В идеальном варианте своего. В неидеальном усыновить. Ты представляешь – это гадкое крикливое нечто, которое сначала похоже на комок протоплазмы, потом – на жуткого мутанта, но оно же еще и растет! И вырастает в такое убожество, как – как я, например. А потом оно требует денег, хочет новый автомобиль, септакоптер, еще какую-то дрянь, приходит домой пьяное и вообще ведет себя ужасно. А Карстен хочет обзавестись таким геморроем на свою задницу. Ты представляешь?