Фабиан, помедлив, повернулся к нему. Аластер смотрел куда-то на небо, на розовый закат и мечтательно улыбался.
– Это просто ужасно, – радостно продолжал он. – Я не представляю, откуда в его тупой башке зародились такие извращенные мысли. Я уж и щенка предлагал завести, еще одного придурка вроде нашего. Как будто ему этого мало. И этих наших спиногрызов. А он все ноет, что дети – это здорово. Это страх и ужас господень, Фальк, потому что если в его дуболомью голову что-то втемяшится, то никаким образом это оттуда не выковырять. Он просто ужасно, отвратительно упрям.
– Суррогатная мать или искусственная матка? – мрачно спросил Фабиан, упираясь локтями в колени.
– Суррогатная мать. Ты знаешь, сколько искусственная матка стоит? И донорская яйцеклетка? – Аластер повернулся к нему, подобрал под себя ногу, облокотился о спинку скамьи.
– Могу поинтересоваться. – Безразлично бросил Фабиан. – В институте генной инженерии вроде есть пара проектов для трех родителей или что-то с искусственной клеткой. Если участвовать в проекте, тебе еще и приплатят. Могу уточнить.
– В смысле? – Аластер вытянулся в струнку и уставился на него просящими глазами.
– Не спрашивай сейчас, – поморщился Фабиан. – Какие-то манипуляции с митохондриями, которые позволяют получить сорок шесть способных делиться хромосом от двух однополых родителей. Помещаются в искусственно сделанную клетку, она делится, получается плод. Футурология в действии, мать ее.
– Ты правда узнаешь? – жалобно спросил Аластер, ухватив его за предплечье.
Фабиан закатил глаза и кивнул.
После невразумительной погоды на севере, серой, стылой, промозглой, после ослепительно яркого неба на юге, обилия цветов, запахов, после насыщенного ими воздуха возвращаться в невразумительную, неопределенную погоду столицы было странно – словно вваливаешься в огромную воздушную подушку, которая отдает искусственной резиной, искусственным материалом, и даже воздух вокруг нее кажется искусственным. Здания были элегантно-безликими, транспорт – вычурно-безликим, люди – безлико-привлекательными. Фабиан удерживал себя из последних сил, заставлял себя сидеть спокойно в самолете, в машине; он метался по кабинету, и начинать делать хотя бы что-то осознанное, полезное, да черт с ним, с полезным – эффективное, отвлекающее – казалось выше его сил. И квартира, в которую он въехал совсем недавно, новая, в новом доме, казавшаяся ему удовлетворительной еще пару недель назад, казалась ему теперь клеткой. Он распахнул створки окна, вышел на балкон – огромный, выдающийся в небо, расположенный даже выше разрешенных для коптеров высот, и застыл в середине. Ни справа, ни слева не было видно никаких домов, и это, черт побери, было одной из главных причин, по которым Фабиан позарился на эту квартиру – он не хотел делить ни с кем этого неба, угрожающе багровевшего перед ним. И – он был вынужден делить этот вид только с самим собой. Фабиан закрыл глаза, сцепил зубы, подставил лицо небу, с которого сыпался невнятный, как эта идиотская погода, меленький дождь.
========== Часть 30 ==========
А жизнь продолжалась. Валерия Оппенгейм-Эрггольц прислала открытку с видом того самого домика, небольшой прямоугольник плотной бумаги, гладкой и вощеной с одной сторны, сероватой, рыхловатой с другой, на обратной стороне которого были написаны несколько банальных, но неожиданно сентиментальных фраз, и Фабиану отчего-то показалось, что она воспользуется медовым месяцем по самому старомодному, донельзя предсказуемому назначению – чтобы забеременеть. Так ли это, он решил не уточнять, узнает ведь, Валерия же и похвастается – или пожалуется – или понегодует с таинственно-самодовольной улыбкой: отчего-то у них сложились куда более доверительные отношения, чем еще полгода назад, когда они вроде как помолвлены были. Как будто она обрела давным-давно утерянного брата. Фабиан не мог отказать себе в маленьком и совсем бескорыстном удовольствии – поддерживать с ней отношения, немного легкомысленные, неожиданно искренние. Валерия флиртовала с ним. Валерия – флиртовала – с Фабианом. В присутствии мужа. Который смотрел на нее обожающим взглядом. Валерия делилась с Фабианом какими-то планами, намерениями, чем там еще, и они были интересны ему; Валерия интересовалась его соображениями насчет того или иного проекта, и Фабиан рассказывал ей. Он даже поддержал ее кандидатуру, когда она решила попытать счастья и подала заявление на соискание должности руководителя производственного участка. Директор промзоны, все тот же злосчастный Миронов, окольными путями выторговал себе возможность поговорить с Фабианом, вроде как поболтать по-приятельски, и вроде как мимоходом сообщил ему это. Доложил, насмешливо подумал Фабиан – и взял паузу. Драматичную, насыщенную обертонами, вибрирующую от напряжения. Миронов так и извелся под издевающимся взглядом Фабиана. А тому хватило полуминуты.
– Отличная кандидатура, – наконец соизволил сказать Фабиан. – Я рад, что Лери обрела достаточно уверенности в своих силах. Я всегда считал, что ей по плечу самые сложные задачи. Или вы так не считаете?
Миронов считал. Более того, после этого разговора он счел, что другие кандидатуры рассматривать и не стоит, либо следует изучать их досье пристрастно, с целью придраться. Спустя немного времени Валерия признала, нахмурившись, что не думала, что это будет так легко. Фабиан только хмыкнул.
Ему было интересно, на что рассчитывала Валерия, решаясь на эту авантюру. Она знала едва ли не лучше многих других, чем она может быть для нее чревата; наверняка родители говорили о предприимчивости Фабиана. И все-таки отважилась. Или отчаялась, кто ее знает; едва ли сама Валерия понимала. Фабиан поинтересовался мимоходом; он удивился, когда Валерия честно призналась, что меньше всего думала о нем, когда у них с Габриэлем затеялся этот роман. Случайно, неудержимо – она как дома себя почувствовала, словно шла по какому-то дремучему лесу ненастным осенним вечером и дошла. Они были знакомы с Габриэлем достаточно долго, но это было поверхностное знакомство, а сам роман начался неожиданно. И как плотину прорвало.
– Тогда с твоей стороны верхом глупости было делиться таким знаменательным событием, как твоя свадьба, со стариками, – недоумевал Фабиан. – Словно ты не знаешь, что папа Константин прямиком поскачет ко мне.
Валерия зло оскалилась в ответ.
– Я ничего им не говорила, – прошипела она. – До последнего терпела. Не помню уже, из-за чего я вспыхнула. Знаешь же, как мама способна раздражать окружающих. Я и брякнула. Хорошо, что папа не догадался связаться с администрацией и потребовать, чтобы они затянули с регистрацией или еще чего.
– Послушали бы они его, – пренебрежительно отозвался Фабиан. Не каждый глава администрации считает своим долгом прислушиваться к личному мнению консула, а затрапезноу магистру подчиниться – что-то неприемлемое. Даже для такого угодливого типа, как этот, как его, Эйзенберг.
Валерия посмотрела на него серьезным взлядом умудренной жизнью женщины и неожиданно хихикнула.
– Знаешь, – неожиданно сказала она, – ты просто невыносим. Ты настолько отвратительно самоуверен, что даже если какой-нибудь тролль возьмет дубинку из железного дерева и ударит тебя по твоему самомнению, то дубинка расколется, а твое самомнение едва ли поцарапается.
Фабиан пожал плечами, опуская глаза в порыве притворной скромности.
– Да-да, я знаю. На вершине, там, где ты сейчас… ну или куда ты там стремишься, нужно обладать именно таким самомнением, чтобы подниматься на этаж выше, даже если тебя выкидывали из нижних этажей. – Она неожиданно посерьезнела – посуровела. – Наверное, все твое самомнение понадобится тебе, когда ты будешь стоять на вершине твоего зиккурата. Там дуют такие ветры, Фабиан, что едва ли рядом с тобой будет просто удержаться.
Валерия молчала, поглаживая ткань своих брюк, задумчиво смотрела перед собой.
– Какая восхитительная образность, милая Лери, – после нескольких мгновений молчания откомментировал Фабиан, с любопытством глядя на нее. – Я никогда не замечал за тобой такой тяги к символизму.