И он продолжал заниматься своими непосредственными обязанностями, а время от времени вспоминал и об общественных, обременял себя несколькими съемочными группами и предупреждал какой-нибудь из центров, что собирается навестить его, да не один, а с акулами пера.
Один из таких центров вызывал отчего-то его особый интерес. Его профилем были всевозможные нейронауки, а во главе стоял исключительно мизантропичный чудак, который обожал рассказывать о человеческом мозге. Фабиан отчего-то ему симпатизировал и позволял перехватывать исследовательские проекты, которые иначе как авантюристскими не назывались, а к профилю исследовательского центра могли иметь самое опосредованное отношение. Фабиан посмеивался в ответ на недовольство и поддерживал этого чудака в его очередном начинании.
Засылать к этому придурку съемочную группу и не обеспечивать буфер было самоубийственно, это Фабиан выяснил опытным путем давным-давно. И кроме того, ему было интересно, что еще придумал этот Елфимов. А этот Елфимов времени даром не терял. Центр разрастался, лаборатории плодились в геометрической прогрессии, он замахивался на все новые области исследований, и все это не мешало ему ненавидеть людей. Впрочем, Елфимов относился к Фабиану с приемлемым дружелюбием – одному из немногих людей. Он и сказал ему:
– Вас будет сопровождать наш самый главный калека.
– Очень политкорректно с твоей стороны, Атанасиус, – вежливо сказал Фабиан.
– Он такой же гад, как и ты. Языкастая сволочь, – сухо пояснил Елфимов.
– Я весь предвкушение, – развеселился Фабиан.
– Лорелея! Лорелея, тварь такая! Лорелея, где тебя черти носят? – внезапно заорал Елфимов. – Нет, ну ты посмотри, когда эта дура решает, что мне нужно позавтракать, от нее ссаными тряпками не отобьешься, но когда мне что-то нужно, ее нет. Лорелея! Где этот Аддинк? Где этого калеку черти носят?
Он выкочил из кабинета.
– Так. Этот засранец завис в своем отделении, – вернулся он через полминуты. – Идем.
– Аддинк, – повторил Фабиан.
– Абель Аддинк, Фабиан. Я совершенно не представляю, каким мозгом думала его мать, давая ему такое идиотское имя. – Размахивал руками Елфимов. – Но мальчишка не дурак, совсем не дурак. Хотя и паскуда с острым языком.
Слышать такое от Елфимова? У Фабиана округлились глаза. И ему очень захотелось засмеяться.
========== Часть 31 ==========
– Этот говнюк снова собирается продемонстрировать всему центру свой сволочной характер. Ему, видите ли, неугодны те придурки из того центра, как его, – Елфимов остановился, развернулся к Фабиану. – Ну те, которым ты еще награды вручал в прошлом месяце. Скажи мне, нет, ты скажи мне, за что там награды давать?! Вот за что?!
– За выдающиеся достижения? – предположил Фабиан подчеркнуто вежливым тоном. – Примерно соответствующие тем, за которые ты вытребовал себе медаль не так давно. Просто из другой области, которую ты в силу своего высокомерия считаешь недостойной себя.
– Я, между прочим, заслуживаю все мои награды. Кровью заслуживаю, Равенсбург! – Елфимов потряс кулаком перед носом у Фабиана, но говорил при этом приглушенно, держался напряженно. Фабиан смотрел поверх его кулака и скептически улыбался. – Ладно, – прошипел Елфимов. – Идем. Они ждать не будут. У Аддинка, видите ли, испытания. А когда у Аддинка испытания, это все превращается в двенадцатичасовые танцы с бубном. Его же сначала впихнуть надо в эту херню, затем все электроды, затем типа испытания с перерывом на сплетни, кофе и просмотры сериалов, а затем вынимать из той херни. Идиоты. Не могли найти испытателя получше.
– И почему не могли? – спросил Фабиан, покосившись назад, на журналистов, которые, очевидно, снимали их переговоры.
– Ты идиот? – искренне удивился Елфимов, останавливаясь и разворачиваясь к Фабиану. – потому что он калека. А мы как раз разрабатываем экзоскелет, который можно подключать напрямую к мозгу. И чтоб никакие промежуточные нейроимпульсы ему не мешали.
– Это не объясняет, почему разработчик одновременно является и испытателем, – холодно произнес Фабиан, пристально глядя на Елфимова. Это нормально? И не надо мне про верных служителей науки, Атанасиус, всяких там Хэдов, Пастеров, Дженнеров, кого еще.
После минутной паузы, во время которой Елфимов косился на журналистов, переводил взгляд на терпеливо ждавшего ответа, откровенно взбешенного Фабиана, он наконец осмелился:
– Он один из команды разработчиков.
– Что именно должен объяснить твой комментарий? – спросил Фабиан.
– Он участвует в разработке наравне с двадцатью пятью другими. И вообще, нам пора идти дальше. Нечего вызывать столпотворение у двери лаборатории 55N. Если ты рассчитываешь выбрать в этом курятнике курицу, чтобы потоптать, предупреждаю: они все старше пятидесяти лет.
К Елфимову вернулась его обычная уверенность, Фабиан взглядом подозвал помощника и велел ему проследить, чтобы ни у одного из журналюг запись их перебранки не пошла дальше. Иначе… – и помощник понятливо кивнул, сделал два шага назад и приступил к почетной миссии по обработке служителей гласности.
Перед отделением номер два Елфимов внезапно остановился, связался с некоей Мелхолой, потребовал, чтобы она немедленно шла ко входу, а дела может закончить и ее секретарь, он, по крайней мере, не дура. А тут сам Равенсбург томится в ожидании возможности выпендриться перед журналистами.
– У меня дела, – хладнокровно пояснил он Фабиану. – Нет времени, чтобы играть в твои политические игры. А эта овца жаждет занять мое место, вот пусть и узнает, каково это. Все. До свидания.
Он отошел, но развернулся и обратился к бесстыдно веселившемуся Фабиану:
– Потом можешь заглянуть ко мне, есть совершенно очумелый кофе.
– И какую гадость ты планируешь в него впрыснуть? – широко улыбнувшись, спросил Фабиан.
– Могу половых стимуляторов, если нужно, – буркнул Елфимов и поспешил прочь. – Хотя после этой овцы тебе скорей глазные капли понадобятся, – крикнул он издалека.
Фабиан повернулся к журналистам.
– Не поверите, господа, я сам иногда удивляюсь, – посмеиваясь, произнес он, – но даже самые придирчивые аудиторы могут найти в документации этого фигляра исключительно мелкие недочеты, от которых, как вы сами понимаете, избавиться невозможно даже самому эффективному управленцу. Об успехах центра, прямо связанных с его профилем, я позволю вам судить самостоятельно.
Доктор Мелхола Корштайн-Рейхенбек, в отличие от Атанасиуса Елфимова, испытывала к пятому консулу Фальку ваан Равенсбургу чувства, весьма близкие к раболепным. Она семенила рядом, лихорадочно вытирала руки то одну о другую, то ладони о полы форменного кителя, постоянно поправляла прическу и суетливо вытирала уголки рта. Фабиан пытался задавать самые невинные вопросы: о реконструкции, о новом оборудовании, о сфере ее научных интересов, – и ему с трудом удавалось улыбаться вежливо, дежурно – камеры-то непрестанно снимали его – и не закатывать глаза. Что редакторы обработают отснятый материал и представят его в лучшем виде, Фабиан не сомневался. Но подозревал, что какие-нибудь шутники, совершенно случайно получившие доступ к шедевральным снимкам вроде его, закатывающего глаза или глядящего на эту Корштайн-Рейхенбек, мирного посмертия ее злым родителям, наградившим девочку такой ужасной фамилией, как на тушу сверхглубоководной рыбы, не преминут выложить такие замечательные кадры во всеобщий доступ. И Фабиан смиренно терпел невнятное блеяние этой дамы. А про себя думал, что не мешало бы уточнить не только у Елфимова, но и у его заместителей и у кураторов центра, так ли хороша эта Корштайн-Рейхенбек с профессиональной точки зрения, как подразумевает ее положение и особенно как намекает ее желание. Если, конечно, верить этому сварливому нахалюге Елфимову.
Фабиан сделал комплимент прическе этой Корштайн-Рейхенбек, улыбнулся поощряюще и двусмысленно, склонил голову и, улучив момент, придержал перед ней дверь; и она, шестидесятилетняя бабища, едва ли дюжину раз за всю свою жизнь пользовавшаяся косметикой, способная за здорово живешь согнуть титановый лом, судя по рукопожатию, по сильным рукам с крупными кистями, смущалась, рдела как маков цвет и глупо хихикала. С другой стороны, когда она рассказывала о новых достижениях центра, вся ее девичья игривость исчезала, словно ее рукой снимало; и в том же втором отделении, в котором проходили клинические испытания искусственных нейронов, она говорила с невероятным, увлекательнейшим азартом, подводила делегацию к одному отсеку за другим, знакомила Фабиана с крысами, которых называла поименно и была в курсе их родословных колена этак до тридцатого, с макаками, с которыми обращалась с материнской нежностью и о привычках и характерах которых рассказывала удивительные истории, и свинками, которыми восхищалась с детской непосредственностью.