Но мальчишка – Абель Аддинк, двадцати трех лет от роду, наполовину сирота, вундеркинд, закончивший школу в тринадцать, Академию в семнадцать, работающий в центре по прямому указанию Елфимова последние пять с половиной лет, являющийся обладателем нескольких десятков патентов – был настолько беспардонно обаятелен, что Фабиан улыбался, глядя, как он кружит эту «тетушку Мелхолу» на девяти квадратных метрах и поясняет, что он делает и почему это должно быть интересно журналистам.
Если правда то, что он парализован – увы ему. Но если правда то, что написано на его лице – радость, искренняя, мальчишеская радость от возможности двигаться, от осознания того, что он причастен к созданию такой здоровской игрушки, то этот Абель Аддинк не особо заморачивался своими крайне ограниченными способностями.
В нем было что-то около ста семидесяти сантиметров росту – возможно, поправка, которую Фабиан делал на ботинки экзоскелета, была слишком большой, может, в Абеле Аддинке было еще пять-восемь сантиметров сверх того. Он был строен, даже худ, привлекателен и был бы красив, если бы не эта худоба. У него была белая кожа, соломенно-светлые волосы; должно быть, длинные, возможно, до лопаток. Скорее всего, тонкие, пусть и густые. Они были убраны в задорный пучок на макушке, в который зачем-то был воткнут карандаш. У этого Абеля Аддинка была длинная шея, торчавшая из майки с логотипом центра; и у него были тонкие руки, которые ремнями были прикреплены к экзоскелету.
Фабиан слушал его, даже задавал вопросы. Аддинк охотно на них отвечал, не отвлекаясь от танца. Корштайн-Рейхенбек заалелась, запыхалась, ее волосы растрепались, она шумно выдыхала, словно с трудом переводя дыхание.
– Эх, жаль, дражайшая тетушка Мелхола, что ты не сможешь поравняться с этой железякой, – печально вздохнул Аддинк. – Лисистрат, сколько там в батареях заряда осталось?
Искусственный интеллект послушно ответил, что батареи наполнены на двадцать четыре процента, что соответствует полутора часам легкой двигательной активности, тридцати минутам средне-тяжелой двигательной активности или пятнадцати минутам очень тяжелой активности.
– Для неосведомленных поясню, – жизнерадостно произнес Аддинк, лунной походкой двигаясь к пульту, а затем становясь на лист контактной зарядки, – я могу полтора часа танцевать, тридцать минут танцевать, вертя, эмм, ну не тетушку Мелхолу, а Китти, милую Китти, вокруг своей оси. С тетушкой Мелхолой эта деятельность сократилась бы где-то на пятнадцать-семнадцать процентов. И прошу отметить мою беспардонную лесть. – Он повернулся к Корштайн-Рейхенбек и растянул губы в улыбке от уха до уха. – Ну либо пятнадцать минут на каких-нибудь урановых рудниках. Если, конечно посылать на их разработки приговоренных к смерти бедолаг без защитных костюмов. В защитном костюме это время сократится еще на двадцать процентов.
Он потоптался на месте, развернулся, посмотрел уровень зарядки на мониторе, тяжело вздохнул.
– Ну мне-то пофигу, что я стою. – Печально признался он. – Меня со всех сторон поддерживает этот каркас. Но в общем мне нужно еще полчаса постоять, чтобы как следует потаскать вас по всем закоулкам нашего блока. Величайший, смертоноснейший и блистательнейший государственный муж ведь не против того, чтобы осквернить подошвы своих государственных ботинок передвижениями по ремесленным мастерским? – кротко спросил он, невинно глядя на Фабиана ярко-голубыми, невинными, счастливейшими глазами.
– Смиреннейший и недостойный ремесленник от политики будет счастлив освятить подошвы своих презренных ног прикосновением к закоулкам священного храма науки, – выпрямившись, вскинув голову, глядя на него самую малость свысока – так, чтобы это хорошо смотрелось на экранах, ответил Фабиан. Произнести это губами, которые не подрагивали от смеха и не растягивались в улыбке, было невероятно сложно, но он справился. И он самодовольно ухмыльнулся правой стороной рта, которая не видна была журналистам, но видна – Абелю, когда у того разочарованно потускнели глаза.
– Только если. – Буркнул Абель. – Тетушка Мелхола, вы можете идти по своим важным интриганским делам, – повернулся он к Корштайн-Рейхенбек. Которая испуганно заморгала. – Ну там, посплетничать о похождениях дядюшки Атанасиуса, повозмущаться, что он жутко близок к смиреннейшему и недостойному ремесленнику от политики номер пять, или что там еще вас важного ждет, – задумчиво добавил Абель. – Как видите, я совершенно безобиден, вежлив и терпелив. Господин Фальк ваан Равенсбург совершенно терпелив и вежлив. Насчет безобидности узнаем недели через две, когда наш центр либо закроют, либо не закроют. Тем более нам все равно нужно полчаса трепаться о сиськах эстрадных звезд… ну или о чем там, пока эта жестянка заряжается. Лисистрат, сколько там заряду добавилось?
Лисистрат сообщил о восьми процентах.
Аддинк посмотрел себе под ноги и обиженно оттопырил губу.
Корштайн-Рейхенбек испуганно посмотрела на Фабиана – он был спокоен. Доволен. Благодушен. Искренне улыбался. Согласно кивнул.
– Думаю, мы отлично поладим с господином Аддинком. Кажется, мы уже отлично ладим с ним, – произнес он.
Она повернулась к Абелю.
– Тетушка Мелхола, я буду стараться изо всех сил, – широко распахнув глаза, честно пообещал Абель.
Она пожала руку Фабиану, журналистам, подошла к Абелю, сунула ему под нос кулак и протянула руку.
– Вздумаешь сжать слишком сильно – лишу полутора лаборантских ставок и открытого кредита в шоколадной лавке, – предупредила она.
– Злая ты, – надулся Абель, но осторожно пожал ее руку.
Она кивнула, подняла манипулятор, начала рассматривать его ладонь.
– Вы еще и термодатчики установили? – спросила она.
– Не-а. Простой силикон с низкой теплопроводностью эконом-класса. Он соответствует теплопроводности искусственной кожи почти полностью, до натуральной далековато, но неплохо, – охотно ответил Абель.
– Почему? – спросил Фабиан.
– А зачем напрягаться? – отозвался Абель. – Если предположить, что похожие манипуляторы будут применяться автономно, не в тандеме с человеческой рукой, то в зависимости от сферы применения можно будет подбирать и обивку. А тут – что есть, то и есть, главное, чтобы датчиков побольше можно было утопить. Ну и чтобы не грелся сильно, если шарниры вдруг перегреются.
Корштайн-Рейхенбек еще раз оглянулась на Фабиана, который смотрел на нее так, как сытый удав на кролика: уберись, гадское племя, не мозоль глаза. Она подчинилась.
Фабиан подошел к Абелю, протянул ему руку.
– Мне любопытно, что госпожа Корштайн-Рейхенбек имела в виду, грозя вам страшными карами, – произнес он.
– Мы почти три недели бились, чтобы толково настроить датчики давления и цепь к искусственным нейронам, – охотно пояснил Абель. – Даже графики составили. Рукопожатия в зависимости от субъективного восприятия объекта. Генрих, будь хорошей девочкой, покажи дяде политику графики. А я пока пожму ему руку.
На стеклянной перегородке появился график, по оси ординат – единицы, по оси абсцисс – Ньютоны.
– Совершенно условные единицы, – флегматично пояснил Генрих, проведя указкой по оси ординат. – Единица примерно соответствует желанию бить морду, когда видишь, десятка – жажду заняться оральным сексом на площади Второй Республики. Ну, если совсем-пресовсем условно. Вы понимаете, – дернул он плечом.
Фабиан подавил смех.
– С трудом, – признался он, изучая график. – Возможно, если соответствовать этому графику, мой эмоциональный диапазон едва ли достигает четырех. Странная шляпа, оказывается. Что, действительно, при десяти баллах пожимаешь руку совсем слабо?
– Там другая фишка же, – снисходительно пояснил Генрих. – Не в пожатии, а в…
– Соблазнении, – интимно промурлыкал Абель, преданно глядя Фабиану в глаза. – А ему сила противопоказана.
К своему удивлению, к своему стыду, черт побери, Фабиан почувствовал, как вспыхнула кровь в его жилах. Он криво усмехнулся и посмотрел на Генриха.
– Вы соблазняли друг друга на виду у Лисистрата, чтобы установить это? – глубоким, темным голосом спросил он.
Генрих задержал дыхание, подобрался, беспокойно посмотрел на Абеля.
– Да нет, – успокаивающе произнес Абель. – Произвели перекрестный анализ теоретического материала.
– Вот как? – повернулся к нему Фабиан.
– Ага. Заставили Китти прочесть целых три любовных романа. Правда, дорогая? – виновато спросил он у лаборантки.