– БАС – заболевание редкое, под него, естественно, не выделяется такого финансирования, как, скажем, под кансер, – издалека начал Мариус. – Я так понимаю, для тебя это не секрет? – он осмелился посмотреть Фабиану прямо в глаза, оживился, осмелел. – Проблема еще и в том, что… в общем-то, и в нашем центре есть рабочие группы, которые сотрудничают со многими другими группами в других центрах. Иначе проводить исследования смысла нет, да вообще нет смысла проводить исследования в одном изолированном центре. Знаешь, я рад, я просто счастлив, что мы установили гиперкомпьютер в нашем центре, потому что возможность мониторинга отдельных научных исследований – она просто дар небес, честно!
– Мы отвлеклись, – изобразив улыбку, произнес Фабиан.
– Да, прости.
– БАС, исследования, редкое заболевание, – напомнил Фабиан Мариусу, растерянно моргавшему, словно припоминая, о чем шла речь.
– Исследования. Их много, очень много, и при этом они… – Мариус встал и прошелся по кабинету. – Для тебя ведь это не будет сюрпризом, да? Мы до сих пор не понимаем, что за болезнь такая этот БАС. Фактически каждый, каждый случай уникален, – говорил он, то замирая, то снова продолжая ходить вокруг стола и кресел, подходя к окну, выглядывая из него, снова подходя к столу. – С достаточной степенью вероятности установлены геномы, дефекты в которых могут, могут, Фабиан, становиться причиной отмирания нейронов, но при этом, не все из этих дефектов однозначно указывают на БАС, ты понимаешь? Иногда дефект гена есть, а болезни нет. Или, скажем, какая из комбинаций дефектных генов послужит триггером для болезни, а какая нет. Или, скажем, механизм отмирания нейронов. Да даже протеины, чье накопление в нейронах может вызывать их отмирание, даже и они не унифицированы. И кстати, исследование влияния среды на возможность запуска механизма болезни – оно просто абортивное, по правде говоря. Исследуется влияние отдельных микроэлементов, устанавливаются какие-то корреляции, но никогда и никто не скажет: в почве избыток магния, цинка, в организм поступает недостаточно селена, и на этом фоне может запуститься БАС. Это просто хамелеон какой-то, а не болезнь. Я уже не говорю, что возможность предсказать развитие болезни отсутствует. Есть пара десятков случаев, когда болезнь удавалось сдерживать в течение пятнадцати лет, пятнадцати! Совершенно уникальные – до шестидесяти. Но это уж просто единичные. Но есть и другие случаи, когда пациент умирал через три месяца после установления диагноза. Причем, осмелюсь отметить: по-прежнему методом исключения, ты представляешь?
Словно выдохшись, он опустился в кресло.
– Иными словами, физиотерапия и кетоновая диета способны оказать положительный эффект на стабилизацию состояния больного, – покосившись в сторону журнала, предположил Фабиан.
– Иными словами, – Мариус сложил перед собой руки домиком, пожевал губы, похмурился. – Иными словами, сегодня в восемь часов я выйду из этого здания, и вне его будет вечер. Значит, я, выходящий из здания, являюсь причиной наступления этого вечера. Скорее всего, уважаемые коллеги элегантно забыли о многих других факторах, которые могли иметь не решающее, но существенное значение. В некоторой степени, подобная избирательность наверняка как-то объясняется, но я едва ли заинтересуюсь данным исследованием. Скорее всего, это какой-то провинциальный институтик развлекается, да?
– Не имею ни малейшего понятия, – легкомысленно ответил Фабиан. – Если ты заинтересовалсяч, попроси своего секретаря, чтобы разузнал.
Мариус недовольно посмотрел на него и пригладил волосы на голове.
– Не знаю, целесообразно ли это. Профиль исследования не соответствует моему совершенно, – осторожно произнес он и опасливо посмотрел на Фабиана.
– С этим не поспоришь, – задумчиво отозвался Фабиан и отпил чай. – Ты зря отказываешься от него. Он и остывший неплох.
Мариус фыркнул, но сделал глоток.
– Да, действительно не чрезмерно утонченный вкус, – признал он.
После двухминутной паузы он отставил чашку и выжидающе уставился на Фабиана.
– А что с лекарствами? – с готовностью, словно ждал этого взгляда, спросил тот.
– Они есть, – охотно ответил Мариус. – Регулярно создаются новые. В изобретательности нашему брату не откажешь.
– И? – усмехнулся Фабиан, предполагая ответ.
– И. – Мариус развел руками. – Мы вынуждены создавать новые.
Он снова встал и зашагал по комнате.
– Видишь ли, все снова упирается в эту хамелеонскую природу болезни. Лекарство по сути своей – это правильно дозированный яд, не так ли? Но вред от этого яда ни в коем случае не должен превышать пользы и даже быть равным с ней, иначе получится, что одна часть человеческого организма лечится, а вторая – очень даже наоборот. И, знаешь ли, Фабиан, все самое сложное заключается в том, что нейроны отмирают ведь не только в спинном мозгу, но и в головном. А к очагам поражения в головном мозгу мы с достаточной степенью точности мы так и не научились транспортировать лекарства. Понимаешь?
– Кажется, – после паузы отозвался Фабиан. – Скажи, а ты хотел бы принять участие в исследовании БАС?
– Каком из? – невесело усмехнулся Мариус, усаживаясь. – Даже если мы говорим о центре БАС в двадцать втором округе, о центре междисциплинарных исследований в пятьдесят четвертом, то это очень мощные центры с перспективными кадрами, но я и здесь себя неплохо чувствую. В нашем отделении индивидуальной фармакологии время от времени изготавливаются лекарства и для этих центров, но не более того. И если ты хочешь знать мое мнение, биохимия не сыграет ключевую роль в борьбе с БАС.
– Почему? – просил Фабиан. Ему удавалось сохранять эту дурацкую непринужденную позу, даже эту дурацкую заинтересованную мину в течение всех тирад Мариуса, хотя это было все сложней.
– Потому что только моя профессиональная гордость мешает мне признаться, что мы едва ли будем в будущем более успешны, чем до этого. Чем, в общем-то, теперь. Я, наверное, могу сбить неплохую команду разработчиков индивидуальных препаратов, с учетом всех физиологических показателей пациента, но это в любом случае будет изначально проигрышный раунд. Хотя если мы выиграем ему процентов двадцать пять времени, это уже будет неплохо.
За какой надобностью Фабиан прихватил с собой и журнал, который вертел в руках, он так и не понял. Остановился, подумал было вернуться к Мариусу, чтобы отдать журнал, но махнул рукой; это можно будет сделать и позже, с курьером. Только у самого выхода он швырнул журнал в урну и рванул на себя дверь. Она поддавалась нехотя, словно делая одолжение. В этом центре все выглядело так: все казалось ленивым, неторопливым, снисходительно смотрящим на суету. С чего бы ему быть другим, центру, в котором ежедневно обращались с ядами, умерщвляли ни в чем не повинных мышек и производили расчеты, заранее указывая в статистике количество летальных исходов?
Едва ли Фабиан был зол – слово было слишком простым, чтобы выразить, что в нем бурлило, кипело, рвалось наружу. Казалось, еще час назад казалось: он знает все, что скажет ему Мариус Друбич, этот зануда, которого куда больше волнуют статистические данные, проценты и корреляции. И сказал он именно то, к чему Фабиан готовил себя изначально, и все равно – как удар в солнечное сплетение, короткий удар, точный, нанесенный то ли мощным кулаком, то ли не менее мощным протезом – и дышать нечем, и глаза ничего не видят.
Теодор Руминидис стоял рядом, молча дожидаясь, когда Фабиан определится: прогуляется ли он немного, чтобы проветрить голову – беспокойным он был после неожиданного визита в этот дурацкий центр, куда больше похожий на саркофаг семьи чинуш, чем на уважаемое научное заведение, – или сядет в машину и они отправятся в город. Фабиан, словно вспомнив о свидетеле, который даром что был молчалив, но все видел и все примечал, и кто знает, какие при этом делал выводы, развернулся к нему. Руминидис попятился.
– Скажи, а что ты чувствовал, когда умерла твоя жена? – неожиданно спросил Фабиан.
Руминидис сжал челюсти и недобро посмотрел на Фабиана. Тот – глядел, не мигая. Ждал, гипнотизировал, подчинял себе, раздирал кожу, тянулся к самому ядру. Руминидис – задышал тяжело, рвано, судорожно, отвел глаза. Обошел машину, чтобы хоть что-то поместить между собой и Фабианом. И все эти пять метров он чувствовал на себе странный тяжелый, удушающий, горячий, вязкий взгляд Фабиана. Едва ли у него получится отвертеться от ответа, но хотя бы время будет, чтобы подобрать слова.