Фабиан сел в машину, уперся подбородком в грудь, перевел дыхание. Врачи были оптимистичны, чего уж: при надлежащем уходе Абелю Аддинку и десятилетие может быть отмерено. Конечно, с него следует сдувать пылинки, иммунная система – такая штука, один раз дала сбой, и второй раз засбоит, ее нужно всячески поддерживать и обеспечивать максимальный уход и за ней, и за бренным телом, в котором содержался в заключении неуемный дух Аддинка. И все равно – это было злейшей, жесточайшей насмешкой. Ему, Фабиану, никогда не страдавшему от скудного выбора, обладающему чуть ли не уникальной возможностью выбирать из бесконечного множества совершенно здоровых людей, подфартило – возжелать человека, которому бессильна помочь самая передовая медицина.
– Теодор, заедь-ка в ту шоколадную лавку, – вскинув голову, потребовал Фабиан. – Высадите меня в начале квартала и, во имя высших сил, держитесь вне поле моего зрения.
Машина остановилась, Руминидис открыл дверь. Фабиан вылез из машины, выпрямился перед ним, зашипел:
– Ты должен мне ответ.
Он отошел на полметра. Руминидис сказал, глядя перед собой:
– Вырвите себе сердце – узнаете.
Фабиан шел по улочке, упорно цеплявшейся за псевдоромантический дух: мимо магазинчика, продававшего глиняную посуду с этническими мотивами – Фабиан купил в нем подарок «на отцепись» Валерии и ее мужу на юбилей их знакомства, набор глиняных горшочков, украшенных нелепыми квадратами-треугольниками-спиральками, и Валерия пришла в детский восторг; мимо цветочного бутика, в котором покупал букет, когда вынужден был идти на свадьбу дочери Огберта; мимо магазинчика чеканщика, пара цацек из которого украшала халупу Лормана и Армониа и в которой нынче изготавливались колыбельки для двух горлопанов этих двух оглоедов; в шоколадную лавку, в которой дородная женщина, с нескрываемым уважением относившаяся и к кофе, который обжаривал ее муж, и к шоколаду, который делала сама, дни напролет лепила конфетки, упаковывала их, ориентируясь отчасти на пожелания клиентов, но куда больше – на свою собственную интуицию. Даже если она и признала в Фабиане «того красавчика-политика, который вел переговоры с теми ужасными террористами», то виду не показывала, интересовалась, понравились ли его невесте конфетки, которые она упаковала в прошлый раз. Невесте, невесело усмехнулся Фабиан, берясь за ручку двери.
Кларетта – по простоте душевной назвавшая магазинчик своим именем – занималась упаковкой конфет. Она поприветствовала Фабиана, поинтересовалась, пришел ли он за кофе или все-таки за конфетами, и так задорно подмигнула, словно ей и не пятьдесят с лишком лет и ее старший сын вот-вот сделает ее бабушкой, а от силы восемнадцать.
– Сначала кофе, а затем можно и конфеты. И мне сейчас к кофе тоже пару штучек, милая Кларетта, – улыбнулся Фабиан. А может, все не так и плохо – вон, в двадцать втором округе центр, в пятьдесят четвертом. Сам Абель наверняка не баклуши бьет, а тоже пытается как-то с этим бороться.
– Невеста ждет? – игриво спросила Кларетта.
– Нет, – мягко ответил Фабиан, натянуто улыбаясь.
Кларетта задержала на нем любопытный взгляд.
– Ее мать? Сестра? Подруга? – гадала она – и получала в ответ все то же «нет», сдобренное натянутой улыбкой.
– Друг, – наконец сказал Фабиан; он наконец смог улыбнуться искренне.
Кларетта заморгала, сгрузила пакеты с конфетами в корзину, уперла руки в боки.
– Но как невеста? – осторожно спросила она.
– Но он об этом еще не знает, – поддержал Фабиан.
– Молодой?
– В меру.
– Хорошенький? – игриво спросила Кларетта.
– Очень, – с готовностью подтвердил Фабиан.
Кларетта лукаво посмотрела на него.
– Попробуем кое-что оригинальное, – подняв палец, сказала она.
– Но он любит сладкое, – предупредил ее Фабиан.
– Он любит сладкое или шоколад?
Фабиан долго думал.
– И, – наконец сказал он.
Кларетта подняла голову от корзин.
– Отлично. Какой мудрый мальчик, – бодро сказала она. – Немного конфет с острым перцем, немного с зеленым и белым, имбирь – засахаренный – на сладкое, немного молочного шоколада с тростниковым сахаром. Годится? Какой цвет он любит?
Фабиан усмехнулся. Какой цвет любил Абель? Зеленый? Красный? Голубой?
– Яркий, – наконец решил он.
– Похвальная мудрость. К какому-то одному цвету можно и в конце жизни привязаться. А пока следует наслаждаться всеми. Правда? – посмотрела она на него.
Попробовал бы Фабиан сказать ей нет.
– Держите, – сказала она, ставя пакет с конфетами и усаживаясь рядом с ним. Она сложила руки на коленях и, помолчав, сказала: – А ведь моего дядю за отношения с другом из редакции выгнали.
– Местной, что ли?
– Да нет, что вы. Так высоко мы никогда не летали. Муниципальная редакция. Задрипанная. В сорок седьмом округе. Моя матушка из тех краев, мы перебрались сюда, когда все эти стычки просто жизнь отравили. То грабят нас, то грабят грабителей, а потом нас. Хорошо, что сейчас можно не так бояться, что бросят камнем в спину. – Неожиданно закончила она
– Думаете? – механически спросил Фабиан, думая о своем.
Кларетта осмотрела его. Но ничего не ответила.
Фабиан расплатился и собрался было уходить. Кларетта неожиданно сказала:
– Люди мало меняются. Моему дядюшке уже под семьдесят, а его другу и того больше. Они помогают всем в нашем квартале составить там рекламный проспектик, там листовочку. Кто плевал им в спину тогда, сделает это и сейчас, хотя кругом говорят, чтобы жили сами и давали жить другим. Кто помогал им тогда, помог бы и сейчас. А остальным нет дела, если честно. Как всегда.
Фабиан усмехнулся.
– Передавайте привет вашему дядюшке, – сказал он.
– Обязательно, – улыбнулась Кларетта. – Передавайте привет вашему мальчику.
Фабиан вышел из лавки, огляделся, выискивая Теодора, кивнул ему, пошел к машине. Тот порысил следом, глядя по сторонам.
Остановившись у машины, Фабиан сунул руку в пакет и выхватил одну конфетку; как угадал – с перцем чили. Он вручил ее Теодору.
– Я не потому спрашивал, ты, идиот, чтобы задеть. А чтобы знать… – Фабиан поморщился. – Едем на работу.
– Не в центр? – просил Руминидис, сверля взглядом его спину.
Фабиан обернулся, осмотрел его, закатил глаза.
– Уволю гада, – бросил он.
Руминидис усмехнулся, закрыл дверь, уселся впереди и развернул конфету.
Абель Аддинк выглядел сонным, взъерошенным, злым, уставшим – объяснимое состояние в полночь. Фабиан, напротив, чувствовал себя невероятно полным сил.
– Мне интересно, господин пятый консул, вы специально херите мне весь режим и заставляете развлекать вас вместо того, чтобы заботиться о благосостоянии ценных научных кадров и настаивать на нашем полноценном отдыхе? – скривившись, спросил он.
– Более того, господин ценный научный кадр, я готов лично проследить за соблюдением вашего ценного режима, особенно в той части, которая ночной отдых. Даже одеяло могу подоткнуть, – невозмутимо ответил Фабиан, протягивая пакет.
– О! – радостно воскликнул Абель.
Фабиан потряс у него перед носом пакетом и бросил его Абелю на колени.
– Будет ли мне позволено сделать кофе ценному научному кадру, а заодно и себе, или мне следует убираться восвояси, чтобы в гордом одиночестве зализывать душевные раны? – неторопливо говорил он, обходя кресло, в котором сидел Абель, чтобы подкатить поближе к столу.
Абель поудобней положил пакет.
– Снова от Клариссы? – довольно промурлыкал он. – Вы ей там не годовую ли выручку удвоить решили?
Он вытянул одну конфетку, поднес ее ближе к лицу, чтобы повнимательней изучить, затем уронил ее и опустил руку на подлокотник.
– В зависимости от обстоятельств может быть и двойная годовая. А если ты решишь разбить мне сердце, так тройная точно. Я осяду у нее, буду пожирать конфеты в немереных количествах и запивать их шоколадным ликером, – склонившись к нему, доверительно прошептал Фабиан.
Абель покосился на него, затаил дыхание, притаился сам.