Фабиан подкатил его к столу, принялся готовить кофе.
– Подумать только. Душевные раны. Разбитое сердце, – скептически протянул Абель. – Вы обладаете очень странным представлением о своем «Я», господин пятый консул, категорично не соответствующим действительности.
– Абель, сколько раз говорить, бросай ты эти политесы. У меня есть имя, и я ничего не имею против обращения ко мне на «ты», – раздраженно огрызнулся Фабиан.
– У меня тоже есть имя, и я тоже не против обращения ко мне на «ты», – промурлыкал Абель, глядя, как Фабиан совершает простые, немудреные действия, и все так ловко, так споро, как он сам никогда не мог.
В его интонации было что-то такое – ядовитое: Фабиан замер, неспешно повернулся к нему, склонил голову, изобразил на лице интерес. Абель улыбался, глядел на него, прищурившись.
– Но? – предположил Фабиан.
– Но господин пятый консул не соизволил поинтересоваться им, а просто решил, что все позволено Юпитеру.
Фабиан засмеялся, подошел к нему, погладил волосы и ущипнул за нос. Абель скривил недовольную мину.
– Должен признать, что после разделенных на совместной трапезе пяти килограммов шоколада и выпитых десяти литров кофе цепляться за эти формальности кажется мне детским упрямством, – мирно произнес Фабиан. – Тебе развернуть конфету?
– Разверни, – буркнул Абель, отворачиваясь.
Фабиан медленно сел рядом с ним на корточки, осторожно взял конфету, которая скатилась с бедра Абеля и приземлилась на сиденье кресла, развернул ее и поднес к губам Абеля.
– Прошу, – прошептал он.
Он не замечал сам – у него потом будет время, Абель не обращал внимания, но Фабиан стал на колено, чтобы скормить Абелю конфету. Абель смотрел на него подозрительными, растерянными, перепуганными, жадными глазами и все не решался ухватить губами конфету. Фабиан смотрел на него – выжидающе, пристально, гипнотизирующе, недоуменно – и ждал.
Абель осторожно ухватил конфету губами, взялся рукой за руку Фабиана – совершенно ненужный жест, а его губы скользнули по пальцами Фабиана. Он и не спешил опускать руку, смотрел, как мальчишка надкусывает конфету, молчал. Кажется даже, не дышал. Затем опустил руку ему на бедро.
– С перцем, – невнятно пробурчал Абель.
Фабиан поднес руку Абеля к своей щеке, прижал ее, коснулся губами.
– С перчинкой, – поправил он. Через пару секунд встал. Отряхнул колено, огляделся, словно что-то изменилось в комнате. Чтобы сказать хоть что-то, спросил: – Ты не слишком много времени проводишь на работе?
– Здесь все есть. А дома – что делать? – хмуро огрызнулся Абель.
Фабиан поставил перед ним чашку, пододвинул стул, сел, посмотрел на него, пожал плечами.
– Хороший вопрос. Спать, – криво усмехнулся он.
Абель подозрительно посмотрел на него.
– Я сам задаюсь вопросом, за каким хером все время возвращаюсь домой, если там все равно нечего делать, – невесело пояснил он. – Но упрямо возвращаюсь.
– И как? – с любопытством спросил Абель.
– Все так же. Дом стоит, в нем ничего не меняется, дела не заводятся. Тараканы – и те не заводятся.
– Помирают от тоски и одиночества? – предположил Абель.
– Вроде того, – усмехнулся Фабиан. – Кларетта должна была положить засахаренный имбирь. Хочешь? Могу найти.
– Я сам! – поспешно, нервно и слишком звонко воскликнул Абель. Фабиан прищурился, ухмыльнулся, отвел глаза. У Абеля на скулах начал проступать румянец, уши – так враз заалели.
– Сам так сам, – пожал плечами Фабиан и взял чашку.
Абель столкнул с колен пакет с конфетами. Несколько высыпались на пол; Фабиан посмотрел на них, на Абеля, поднял брови.
– Ты меня достал, – угрюмо признался Абель.
Фабиан пожал плечами.
– Ты не уникален, – легкомысленно улыбнулся он. – Кстати, не хочешь познакомиться с Клареттой, выбрать себе конфет, выпить горячего шоколаду? Она бы добавила тех специй, которые ты сам подберешь.
Абель смотрел на него круглыми глазами.
– А потом мы могли был выбраться в одно очень укромное местечко на берегу очень большого озера. Погода замечательная, можно было бы устроить пикник прямо на берегу. Хочешь? – искушающе предлагал Фабиан, читая ответ в его глазах.
========== Часть 35 ==========
Ибо абсурдно. Ничего иного не приходило на ум. Как бы Фабиан не старался объяснить себе причины, по которым он враз и отчаянно привязался к Абелю Аддинку, достойным объяснением оказывалось одно-единственное: ибо абсурдно. Этот щенок изначально не делал ничего, что бы не соответствовало его натуре, никак не выделял Фабиана из толпы ему подобных. Хотя нет, чушь: выделил, еще как выделил. Как тавро на лоб нашлепнул: этот – пятый павлин, самовлюбленный пацук, который знает только одно – упиваться своей властью. А эти, вокруг него – подпевалы, которые за снисходительный взмах ресниц главного павлина перегрызут глотки окружающим и друг другу, лишь бы только поближе оказаться. И он, этот самовлюбленный пятый консул, будет смотреть с высокомерным прищуром на бои своих подпевал, чтобы, когда останется только один, неторопливо повернуть кулак с оттопыренным большим пальцем на сто восемьдесят градусов, так, чтобы большой палец смотрел в землю. Фабиан ощущал это отношение – оно даже не волнами распространялось от Абеля, а аурой светилось вокруг него. Каждый раз, приходя к нему, сначала больше в порыве отчаяния, что ли, затем – словно совершенно иные чувства подстегивали, Фабиан кожей чувствовал, что обреченный оскал, издевательски поднятые брови – одна чуть ли не до линии волос достигала, вторая еле-еле поднималась, потому что мышцы на правой половине лица почти не подчиняются Абелю, что тоскливое «опять?!», читавшееся в выразительных глазах Абеля, – искренни. Как искренен он во всем, что делает. Ему нравился шоколад, и да, ему нравилось сладкое – он ел их сотнями грамм, когда было настроение и когда не сильно уставал. Ел бы килограммами – жевать тяжело, глотать – не намного легче. Абель искренне отказывался веровать в величие и неуязвимость консула, какой бы номер к нему ни был прицеплен, и вел себя соответственно. Поначалу это было упрямством со стороны Фабиана – очаровать просто для того, чтобы очаровать, чтобы доказать за счет еще одного человека, что он непогрешим. А потом – очарование перестало быть самоцелью, Фабиан пользовался им рефлекторно, потому что не мог не пользоваться, потому что маска прикипела к коже, но им двигали совсем иные мотивы, совершенно иные – ибо абсурдно.
Пусть Абель Аддинк, если бы он был здоров, силен и полностью дееспособен – как бы цинично это ни звучало, и соответствовал типу, на который Фабиан привычно обращал внимание – по лени ли, по банальному ли нежеланию утруждать себя и привыкать к чему-то иному: он был в меру молод, был бы в меру самостоятелен, привлекателен, склонен к экспериментам – наверное, неглуп, независим, еще пара «не-», благодаря которым отношения с таким типом не обременяли, но и не цепляли, – но это никак не объясняло страстной, болезненной, дурманящей – опустошающей – исцеляющей – проклинающей зависимости, которая неожиданно опутала Фабиана. Казалось: только что Фабиан с недоверчивым смешком смотрел на дерзкого мальчишку, умного, талантливого, упрямого, отказывающегося смиряться со своей беспомощностью – и вот он с другим смешком: кривым, страдальческим, больше похожим на оскал – смотрит на себя в зеркало, не веря, удивляясь, негодуя, что он, трезвомыслящий, расчетливый, прагматичный, холодный, черствый даже человек, готовится к очередной встрече с юношеским нетерпением, с простодушием, которого и в самом юном возрасте за собой не упомнит. Фабиан никогда, никогда не был наивным, доверчивым, простодушным – всегда говорил чуть меньше, чем ожидали услышать от него, чуть больше, чем готовы, всегда держал одну руку в кармане сжатой в кулак на случай, если понадобится наносить удар; и вот он – уже которую неделю, который месяц выплясывает вокруг Абеля, одновременно и не решаясь отдалиться от него, не решаясь и приблизиться, страстно желая разорвать эту жестокую зависимость – и не менее страстно укрепить ее. Тем более он видел: Абель не был полностью защищен от его чар, иммунитет такая штука, которую легко похерить, если знать как – или действовать с бездумной нахрапистостью, и тогда этот иммунитет, которым Абель пытался защититься от него, оказывался на поверку совсем слабой защитой; и Фабиан действовал – осторожно, терпеливо, по-звериному изобретательно – и неустанно, время от времени усиливая напор и снова прикидываясь терпеливым и безобидным человеком.