– Пошел ты, – буркнул он.
– С твоего позволения за пирогом, – сказал Фабиан, вставая. Он остановился, задержался на секунду, но ничего не сказал.
Он вернулся с двумя тарелками, и Абель встретил его почти счастливым взглядом. Куда только делось его уныние, угрюмость, тоска, объяснимая и понятная – Абель внимательно следил за Фабианом и довольно щурился. Как будто объелся мёду. Как будто что-то такое предвкушал. Фабиан с трудом удержался, чтобы не проверить сиденье на стуле: а что, с Абеля сталось бы подложить ему какую-нибудь гадость. Хотя неумолимое и черствое рацио говорило: с какой бы стати, а самое главное – как? И Фабиан поставил тарелки с пирогом перед Абелем и собой, уселся и спросил:
– Какой пакости мне следует от тебя ожидать?
– Я не могу просто радоваться жизни? – широко распахнув глаза, обиженным голосом спросил Абель. – Разве во всем, что я делаю, следует искать второе дно?
– Ну насчет второго не знаю, – пожал плечами Фабиан. – Но с тебя станется организовать третье, а то и четвертое, и тогда пиши пропало.
Абель надулся.
– Ничего личного. Твой интеллект, а также репутация и опыт вращения в определенных кругах обязывают, – хладнокровно пояснил Фабиан и оглянулся.
Абель согласно поднял брови.
– Кого ты там высматриваешь? – подозрительно спросил он. – Что, твои тирады о том, что в простом праздношатающемся тебе просто невозможно признать главного государственного павлина, – это всего лишь лапша на уши бедного меня?
– Бедного, – хмыкнул Фабиан и подозвал Руминидиса. Тот подошел, и Фабиан коротко и сухо приказал ему не маячить на периферии зрения с устрашающе выдвинутой челюстью, сесть, желательно подальше, и заказать себе что-нибудь съедобное. – Всего лишь, – пояснил он пристально следившему за ними Абелю. – И в который раз я повторяю: я – всего лишь один из главных государственных животных.
Абель прищурился.
– Но это же не значит, что ты не прикладываешь усилия по изменению статус-кво? – кротко спросил он.
– В той же мере, в которой и ты стремишься к государственной премии по кибернетике, – ухмыльнулся Фабиан. Абель кокетливо прикрыл глаза и стрельнул по Фабиану наглым, веселым взглядом.
– Я всего лишь претендую на то, что заслуживаю, – потупился он. – А вот что за почесун подстегивает тебя на самые вершины власти, я понять не могу. Идиотом же нужно быть, чтобы хотеть этой власти. Над половиной мира, надо всеми этими людьми, этой инфраструктурой – это просто помешательство. Ни умом обхватить, ни на бешеной кобыле за год не объехать.
Фабиан смотрел на него, слабо улыбался, а затем просто пожал плечами.
– Сегодня чудесный день, Абель. Почему бы нам не наслаждаться им? – произнес он. – Так оставим же твои представления о политологии далеко и насладимся чудесным кондитерским изделием добрейшей Кларетты. Тебе помочь?
– Не надо, – процедил Абель, враз ощетинившись.
– А ведь только что ты был таким милым мальчиком, – печально вздохнул Фабиан, глядя вдаль.
– Ты достал, – по-детски обиженно огрызнулся Абель. – Ты реально очень сильно меня достал.
Фабиан улыбнулся ему.
Манипулятор, который, по словам Абеля, был разработан в их отделении и допилен долотом и кувалдой в его лаборатории, управлялся с вилкой ловко, удивительно ловко. Абель охотно рассказывал о нем, об интерфейсе, который позволял ему распознавать и вербальные команды, и невербальные нейроимпульсы; он даже повернул голову, чтобы показать Фабиану клипсы, закрепленные за его ушами, которых вроде как хватало, чтобы управлять манипулятором.
– Но ты предпочитаешь не оформлять его в экзопротез, – с любопытством следя за рассказом, прокомментировал Фабиан, следя за манипулятором – за Абелем, рассказывавшим о нем, изучая его, знакомясь с иным Абелем, не заключенным в своей лаборатории и не зацикленным на ней – и тем же, что и в ней, непосредственным, азартным, увлеченным. В чем-то инфантильным. В чем-то – удручающе мудрым. Словно ему было лет этак девяносто. И тут же– словно ему еще и пятнадцати не исполнилось.
– Это может и должно быть выбором каждого человека. Перенастроить внешний манипулятор в экзоопротез дело пяти минут. Но это будет обычным позерством. Ну, для меня так точно. Смотри. Ты прикрепляешь руку к экзопротезу, либо сверху, либо снизу. В первом случае – это тренажер какой-то получается. Во втором – ну, только для удовольствия, чтобы вроде как иметь возможность двигать рукой.
– И? Почему в твоем случае возможность двигать рукой, пусть и благодаря экзопротезу, – это позерство?
– Да потому что смысл в том, чтобы двигать рукой, не имея возможности ни ухватить, ни удержать ничего – ну какой?
Фабиан пожал плечами.
– Чтобы прикоснуться.
Он потянулся к нему, провел кончиками пальцев по его щеке.
– Например так, – прошептал он. И ему показалось: он лишился сил. Потребовали бы от него взять Абеля за руку – он не смог бы. Потребовали бы сжать руку в кулак – не осмелился бы. Все, на что Фабиана хватало – это просто поднести руку к его лицу, просто провести по ней, омертвевшими пальцами, просто вспыхнуть от шквала ощущений, окативших его. Затрепетать от беспокойного взгляда Абеля. Безвольно опустить руку. Многозначительно улыбнуться – это рефлекс, за много лет в консулате въевшийся в кость. Улыбаться, когда не определился, что делать, когда не знаешь, черт побери. Снисходительно, многозначительно, насмешливо, призрачно, улыбайся, чтобы скрыть, что бушует внутри тебя. Чтобы обмануть того, кто сидит перед тобой. И особенно – улыбаться, когда щиплет глаза.
Как пером по обнаженным нервам, по коже прокатился неровный выдох Абеля, смотревшего на Фабиана круглыми глазами, неверяще открывшего рот, напряженного, растерянного. Фабиан отвел глаза. Уронил руку и как последний трус отвел глаза, внезапно засуетился, заинтересовался плиткой на тротуаре, деревьями, росшими неподалеку, скатертью на их столике. И как оплеуху себе влепил: не сметь. Заставил себя посмотреть на Абеля, все смотревшего на него.
– Попросить Кларетту сделать нам шоколад? – тихо спросил он.
– Твоя матушка с инкубом не того, не согрешала? – жалобно выдавил Абель.
– Нет так нет, – отозвался Фабиан.
Наверное, если бы он заказывал погоду для пикника, она была бы именно такой – солнечной, теплой, со свежим ветерком, с ароматным воздухом; наверное, если бы Фабиан выбирал место для своего последнего часа на земле, он снова выбрал бы его – на берегу огромного озера, но так, чтобы рядом не было никого. Кроме Руминидиса и его церберов, разумеется, которые, словно чуя что-то, держались далеко, так, что Фабиан, оглядываясь, не сразу обнаруживал их, хотя знал наверняка: они где-то поблизости. Наверное, если бы Фабиан выбирал компанию для своего последнего часа на земле, он бы остановился на ней же – на Абеле, и больше чтобы никого не было рядом. Если бы у него было последнее желание, Фабиан пожелал бы, чтобы Абель сидел рядом с ним, держа за руку, положив голову ему на плечо. И тогда одного часа было бы достаточно – и бесконечно мало.
Абель тихо ворчал, что ему холодно, что ветер сырой, что затея идиотская, и это время можно было бы провести с пользой.
– Например, придумать универсальное лекарство от всего? – предположил Фабиан.
– Или универсальное оружие против всех, – огрызнулся Абель.
– Есть предложения? – остановился Фабиан.
Абель развернулся к нему.
– Ты серьезно? – подозрительно спросил он.
– Совершенно. Я как один из главных государственных мужей не могу не интересоваться возможностями защиты государственных интересов.
– Тебе достаточно окатить весь мир своим универсальным государственным презрением, чтобы защитить интересы государства. Едва ли во всем мире найдется хотя бы одна сволочь, которая осмелится тебе противостоять. Я со своим универсальным оружием против всего тебе совершенно ни к чему.
Фабиан усмехнулся, положил руку ему на плечо и осторожно погладил. Абель покосился на него.
– Как раз наоборот, ты мне совершенно к чему, – ответил Фабиан, словно ждал этого взгляда. Абель недоверчиво сдвинул брови, Фабиан невесело усмехнулся. – Сам диву даюсь, – признался он.
– Знаешь, что самое дурацкое во всем этом? – мрачно спросил Абель. – Я хочу тебе верить.
Фабиан опусился перед ним на корточки.
– Тогда верь, – прошептал он, заглядывая Абелю в глаза, выжигая их, опаляя его взглядом, словно ставя на нем свое тавро. – Потому что я тоже хочу, чтобы ты мне верил.