Енох Агазариан был впечатлен осведомленностью Фабиана о болезни вообще и о центре в частности. И его пониманием тоже.
– Мы, как ни странно, оказываемся в очень сложном положении, – скрипнув зубами, признался он. – С одной стороны, очевидно, насколько высокой квалификации, насколько продвинутой базы исследования требует болезнь, с другой стороны, наша квалификация ставит нас в затруднительное положение. Успехами мы, к сожалению, похвастаться не можем. Возникает закономерный вопрос: как это согласуется с нашей высокой квалификацией и огромными расходами на исследования.
– И как же? – лениво поинтересовался Фабиан. А сердце замерло – и застучало так, что ему показалось на секунду: можно извне заметить, как оно взволнованно бьется. Было что-то в интонации, в беглых взглядах Агазариана, что давало ему понять: в зависимости от его собственной реакции Агазариан будет строить дальнейшую беседу. Может свернуть ее, свести к общим причитаниям о недостатках финансирования, кадров, научной базы, коих Фабиан наслушался на сотни лет вперед, а может и сказать: есть идеи, все не так плохо, обнадеживать глупо, но кое-какие наметки есть. Он сдержанно улыбнулся, поощряюще поднял брови, устроился поудобней, демонстрируя своим видом: это может быть интересно, я готов подумать, как действовать дальше.
– Знаете, с какой проблемой мы столкнулись не так давно? – спросил Агазариан. И тут же ответил: – Болезнь редкая. Достаточно частая, чтобы ее основательное исследование и методы терапии признать целесообразными, перекликающаяся со многими другими болезнями, Атанасиус не даст соврать, наверняка, рассказывал вам о том, где еще исследования БАС могут быть применены. Но редкая. – Помолчав, он уточнил: – Редкая в том плане, что набрать достаточную группу пациентов не всегда представляется возможным. Представляете? Те, которые зарегистрированы в нашем центре, могут точно так же курироваться и другими. Это объяснимо, – он развел руками. – Объяснимо и понятно, что пациенты используют любой шанс, чтобы облегчить свое состояние, чтобы улучшить качество жизни. Но иногда нам не хватает добровольцев, чтобы начать клинические исследования терапии. Понимаете? Пациенты есть, но они уже задействованы в иных местах. Кстати, Абель Аддинк, тот мальчик, которого опекает Атанасиус. Он ведь участвовал во многих исследованиях. К сожалению, не всегда с положительным результатом. Увы.
– Знаете, Енох, мы ведем странный разговор, – сказал Фабиан после краткой паузы: Агазариан, очевидно, сказал все, что хотел сказать, а Фабиан так и не смог определиться, как должен реагировать. – Вы могли бы попросить дополнительное финансирование, что там еще, на что я могу повлиять, а вместо этого вы рассказываете о факторах, на которые я ни с какой стороны воздействовать не могу.
– Да, несомненно. Я просто привожу вам пример того, отчего еще мы иногда оказываемся беспомощными. Скажем, мои молодые коллеги предложили новый метод лечения, мышки-свинки, даже обезьянки все как одна чувствуют себя если не лучше, то достаточно хорошо, и даже какой-никакой прогресс наблюдается, стабильный, между прочим. Что для этой болезни – вообще нечто невероятное. Но мы не можем набрать группу. А метод мне представляется очень перспективным.
– Что за терапия? – быстро спросил Фабиан.
Енох Агазариан начал рассказывать. Привлекая бесконечные модели, диаграммы, расчеты, отчеты, совсем короткие видеоролики, даже предложил провести Фабиана по лаборатории, в которой обитали и обследовались животные.
Фабиан слушал и запоминал. Затем он попросил экземпляры статей, отчеты о предыдущих этапах испытаний, поблагодарил Агазариана, отправился домой. И все это время ему приходилось сдерживать себя, чтобы не бросить все и не направиться прямиком к Абелю. Потому что заведомо проиграл бы. Нужно было тщательно подготовиться к разговору с Абелем, чтобы не перегнуть. Нужно было самому успокоиться, приструнить неуемную, почти детскую радость.
Абель выслушал его. Оттолкнул статьи и отчеты, угрюмо посмотрел на Фабиана и отвел глаза.
– Не хочу, – процедил он.
– Абель… – начал Фабиан, постаравшись звучать мягко, убеждающе – умел же, с толпой справиться может, что ему один человек?
– Не хочу, – перебил его Абель и отвернулся.
========== Часть 38 ==========
Словно с размаху вмазаться в стену – кажется, это так называется. Фабиан сел и облизал губы.
– Абель, – снова попытался он, стараясь звучать не соблазняюще – мягко, кротко, словом, как если бы он был мамкой, уговаривающей непоседу.
Абель сидел, опустив голову, повернувшись к нему спиной.
– Не хочу, – глухо сказал он.
– Терапия выглядит очень перспективной, – глубоким голосом продолжил Фабиан.
Абель развернулся к нему. Нет, это было бы слишком лицемерным заявлением – кресло развернулось. Абель поднял глаза – тусклые, блеклые, полные слез – и посмотрел на него. И не отводя взгляда – этого обреченного, знающего куда больше, чем все эти проклятые медцентры, все эти исследователи и прочие эскулапы, он повторил:
– Знаешь, сколько на мне проверяли этих терапий? Которые все выглядели очень перспективными? После одной самой перспективной у меня рука отказала, прикинь? После другой, передовой, новаторской, еще что, спроси у Елфимова о лекарстве под номером БЛ-256/44… – он опустил глаза,перевел дыхание; рука, прикрепленная к манипулятору, поднялась к лицу; Абель непослушными пальцами провел под глазами, – меня три месяца лечили от тошноты и скачков давления. Лекарство, кстати, запретили, потому что оно оказалось слишком токсичным. И с переливанием крови тоже пробовали. Фабиан, когда ты читаешь в какой-нибудь медицинской энциклопедии, что БАС неизлечим и до сих пор не существует доказанных способов его лечения или хотя бы консервации, верь этому.
Он опустил глаза; кресло развернулось и подъехало к окну. Фабиан подошел к нему и опустил руки на плечи, нагнулся, прижался щекой к его щеке.
– Думаешь, стоит верить вере? – тихо спросил он.
– У меня нет вашей ловкости в обращении со словами, господин пятый консул, – прошептал Абель. – Я вроде чувствую, что в вашей фразе заключается подвох, но уловить его не могу.
Фабиан стал на колено рядом с его креслом, осторожно провел подушкой большого пальца под глазами – правым, потянулся, коснулся правой щеки губами – левым, и снова коснулся губами его лица.
– Перед твоей непосредственностью блекнет самое злостное коварство самого коварного консула, Абель, – прошептал он. – Но давай все-таки посмотрим, что говорят умные люди в лице Еноха Агазариана.
– Еноха? – тихо переспросил Абель. Он сидел, прикрыв глаза, приоткрыв рот, тихо вдыхал запах Фабиана, и его руки подрагивали – экзопротезы были очень чуткими, хорошо обученными, отлично улавливали нейросигналы – и то поднимались, то опускались снова, слишком наглядно демонстрируя растерянность, в которой пребывал Абель.
Фабиан предпочел не обращать ни своего внимания, ни Абеля, на такие мелочи, посмотрел ему в глаза, поднес ладонь к его щеке, потянулся губами к его губам. Осторожно, на долю секунды, и снова отстранился.
– Он передает тебе привет, – пряча лицо у его шеи, пробормотал Фабиан. – Кстати, несмотря на всю свою хваленую хитрож…мудрость, он не требовал от меня дополнительного финансирования, а только рассказывал о своих успехах.
Он выпрямился, заглянул Абелю в глаза. Кажется, его не слышали. Не слушали. Фабиан не слышал – кожей ощущал, как отчаянно бьется пульс Абеля, яростней, чем перепуганная птица об окно. Зато он слышал свой пульс, глухим набатом отдававшийся в ушах. Он понимал, что не мешало бы отстраниться и либо разговор продолжить, либо – что либо, Фабиан не мог сказать, ибо абсурдно. Сама мысль о более близком телесном контакте казалась ему абсурдной, нелепой, не в последнюю очередь унижающей. С другой стороны, танцевал же Абель в свое время с девочкой-лаборанткой, с тетушкой Мелхолой, управлял тем экзоскелетом, не в последнюю очередь посредством нейроимпульсов, чувствовал же он что-то при этом, даже если и был закачан обезболивающими и стимулирующими средствами по самое «не могу». Неужели и сейчас нельзя помечтать о том, что могло бы быть, если бы не ..?
Абель смотрел на него круглыми глазами: ему было страшно, жутко, он робел, он боялся. Не верил. Пугался совершенно новых эмоций, о которых если и знал, то никогда, никогда не смел примерять на себя. Кажется, его глаза наполнились слезами. Фабиан сжал веки, чтобы дать ему пару секунд передышки, и снова потянулся к губам – уж они-то у него были подвижными. Он осторожно провел языком по ним, ухватился зубами за нижнюю губу, легонько сжал их и снова провел по губе Абеля языком. Открыл глаза, чтобы его сбили с ног эмоции – щемящая нежность, восхищение, жадность, чтобы по нему волной прокатилась дрожь: Абель сидел, закрыв глаза, затаив дыхание, ждал – упивался.