Вставший со своего кресла Фабиан был едва ли не на голову выше второго. Но тот мог смотреть сверху вниз, если хотел. И он пытался; и точно также Фабиан не собирался позволить ему это.
– Мы ведь встречаемся завтра у Уттерсайдов? – обратился второй к Содегбергу, полностью игнорируя Фабиана.
– Разумеется. Я могу задержаться. Приеду сразу из Канцелярии, – ответил Содегберг, обходя стол.
Второй пожал ему руку и направился к двери, не обращая внимания на Фабиана. А тот смотрел прямо перед собой и ждал.
– Вы хорошо устроились, Фабиан? – невозмутимо спросил Содегберг, снова усаживаясь за стол.
Содегберг был прохладно-вежлив, прилагал определенные усилия, чтобы не звучать снисходительно, но не особо усердствовал, и задавал вопросы, которые считал бы нужным задать троюродный дядюшка, которому свалился на голову незнакомый племянник. Фабиан тоже не утруждал себя ответами, ограничивался формальными репликами и ждал.
– Выпьете еще кофе? – отрешенно спросил Содегберг, глядя мимо Фабиана.
– Нет, благодарю Вас. – Фабиан тоже не утруждал себя чрезмерной вежливостью.
Содегберг кивнул, сплел пальцы, перевел взгляд на него.
– Я думаю, мы можем перейти к основной причине, по которой вы находитесь здесь, – невозмутимо сказал он. – Должен признаться, дерзость, с которой вы добивались возможности пройти практику в консулате, впечатляет. Впечатляет и ваш послужной список.
Фабиан развернулся к нему. Содегберг говорил гладко, многословно, отпускал комплименты, как люди попроще отпускают ядовитые шпильки, хвалил власть с видом, говорившим о том, что он вынужден это делать по причине положения и с оглядкой на непосвященного собеседника, но от самой темы и от самой модальности у него развивается несварение. И при этом ни слова о том, куда Содегберг собирается направить Фабиана.
Странный разговор длился не более получаса. Затем Фабиан вышел из кабинета и остановился перед столом личного помощника Содегберга.
– Господин Томазин, я поступаю в ваше распоряжение на последующие две недели, – процедил он.
– Вы можете звать меня по имени, – хладнокровно отозвался тот. – Вы приступаете завтра?
«Как будто он не знает», – зло подумал Фабиан, принуждая себя изобразить почтение.
Затем он получил пропуск, ключ-карту, рабочий коммуникатор и был отправлен восвояси. Михаил ждал, что мальчишка хотя бы мимоходом поинтересуется, куда лучше всего отправиться, чтобы провести свободное время, но тщетно – не от него и не после разговора со вторым. Тот, выходя, выглядел разозленным и при этом удовлетворенным. А через что он пропустил мальчишку, знал только Содегберг.
Который и вышел практически сразу после того, как Фабиан ушел.
– Ваше мнение о вашем помощнике, Михаил? – с отчетливыми нотками искренности в голосе поинтересовался он.
Михаил встал. Кажется, Содегберг действительно хотел знать стороннее мнение.
– Мальчик упрям, своенравен и очень неглуп, – ответил он.
– Это можно прочитать и в характеристиках. Одно и то же из бумажки в бумажку, – отмахнулся Содегберг. – Я хочу знать ваше личное мнение.
Михаил опустил глаза. Подобрать слова было трудно. Равенсбург производил неоднозначное впечатление.
– Он производит именно такое впечатление, господин Государственный Канцлер. Этот Равенсбург бесспорно способен на самостоятельные решения, более того, на спорные решения. Он может нравиться. Не знаю, хотел ли он понравиться вам или господину Второму Консулу, но он явно не счел необходимым понравиться мне. Не знаю даже, изменится ли это завтра. – Михаил усмехнулся. – Предполагаю, что его практика пройдет успешно.
– Согласен, – буркнул Содегберг и взялся за ручку двери. – Эм, Михаил. Он привлекателен?
– Простите, господин Генеральный Канцлер?
– Он привлекателен? Как вы думаете?
– Я позволю себе сказать, что я не думал об этом. И не думаю, что я лично хотел бы задумываться, – осторожно сказал Михаил.
– Но вам приходится. И?
Михаил ответил после слишком длинной паузы:
– Думаю, очень.
========== Часть 5 ==========
За плечами Фабиана уже была не одна практика в консулате. Оглядываясь назад, он не мог не удивляться своей дерзости, с которой добивался своей первой, да даже второй практики. Но получилось. Получилось в первый раз, получилось и во второй. Когда он решал, где проходить ее в третий раз, документы были отправлены аж в три места – в отдел протоколов при Магистрате, в отдел внешних экономических связей при Консулате и все ту же Государственную Канцелярию. И когда на все их пришли приглашения на собеседования, Фабиан удивился и обратился со своим недоумением к Эрдману. Тот всего лишь порекомендовал обратить внимание на свое резюме и аттестат. А они выглядели впечатляюще. Нужен был, наверное, взгляд постороннего человека, чтобы хотя бы на несколько секунд избавиться от своей слепоты; для него-то это было «ничего особенного». Эрдман снисходительно пожимал плечами, говорил общие фразы о том, что Фабиан является одним из самых успешных курсантов школы, и у него на лице было крупными буквами написано сомнение, что самому Фабиану так уж нужны эти фразы ни о чем. Но маленький полевой тест, а именно сравнение своего резюме и еще пары человек, при этом обязательно исключая Аластера – этот кошак демонстративно отказывался учиться хорошо, подтвердило: выглядит впечатляюще. Доктор Нусбергер, к которому Эрдман упорно посылал Фабиана, с огромным удовольствием плюхнул ложку дегтя, кротко поинтересовавшись: а что замечательный курсант Фабиан будет делать, если его полоса везения кончится? Ну вот выпадет он из обоймы, и дальше? Найдется школьник, куда более успешный, чем он, и дальше? Да Фабиан внезапно поглупеет, и дальше что? Фабиан отказывался допускать такую возможность, и Эрдман, очевидно науськанный этим проклятым Нусбергером, подсунул ему статью о двадцатилетнем парне, абсолютно здоровом, бесконечно успешном, который просто умер после двухмесячной практики в Банке Республики. Просто переутомился и упал на пол в душе. И с ним просто случился обширный инсульт. В результате все его аттестаты, грамоты-дипломы-сертификаты, резюме с указанными в нем сказочно престижными местами практик оказались никому не нужными, ни тебе на стенку повесить, ни нишу в колумбарии украсить. Это впечатлило Фабиана, насколько такие эмоциональные историйки могли его впечатлить, насколько он вообще позволял чему-то утрированно эмоциональному себя впечатлять, и наверное, в разумном сочетании упорного труда и отдыха был смысл. Наверное, смысл был и в том, чтобы не рассчитывать изначально на успех. Но Фабиан был юн, у него получалось все, и получалось все легче и легче, и ему предстояли восемь недель практики, две из которых он проводил в качестве практиканта при личном секретаре Государственного Канцлера.
Михаил Томазин был уже на рабочем месте, хотя Фабиан пришел чуть ли не за пятнадцать минут до начала рабочего дня. Он поздоровался, стараясь звучать бесстрастно, стараясь унять волнение, и подошел к Томазину, который выкладывал корреспонденцию из ящика.
Очевидно, Фабиану было еще учиться и учиться, чтобы звучать по-настоящему невозмутимо. Этот Томазин производил впечатление вконец отмороженного человека, зомби, андроида даже. Он просматривал письма и пакеты с удручающей ритмичностью; наверное разница в длительности каждого из его движений составляла не больше микросекунды. Даже приветствие, его полная формула, не сбило ритм.
Томазин убрал ящик со стола, выпрямился и поинтересовался отвратительно вежливым, невозмутимым, ровным тоном:
– Как прошел вчерашний день в столице?
С чего бы ему интересоваться еще и этим, раздраженно подумал Фабиан. Но послушно отчитался, что посетил выставку, обнаружил очень уютное кафе вблизи от своего пансиона, а сегодня утром завтракал в кафе, которое ему порекомендовал все тот же Томазин, спасибо. В ответ на что Томазин сообщил ему, что Фабиан получит еще одну карту, которой может пользоваться в любом кафетерии и на любой кухне самообслуживания в Канцелярии, а начать стоит с кафе в центральном корпусе, в котором замечательно готовят из экопродуктов.
За этим бессмысленным обменом вежливыми и ничего не значащими фразами последовало дело государственной значимости: Фабиан вскрывал письма и пакеты и уничтожал конверты. Затем он учился делать кофе, и Томазин сухо инструктировал его, какой предпочитает Госканцлер, какой – консулы, вице-консулы и помощники помощников вице-консулов. Фабиан не мог ничего поделать – ему нравился Томазин. Он рассказывал вроде хладнокровно, вроде безэмоционально, и при этом Фабиан отчетливо слышал ехидство в самых простых фразах. Этот человек определенно мог рассказать бесконечно много о каждом небожителе, которых перед ним прошло немало и в его бытность личным помощником вице-канцлера, и за восемнадцать последних лет. И хотелось выгадать часа полтора свободного времени, чтобы посидеть с Томазиным за чашкой кофе или кружкой пива, и послушать анекдоты обо всех этих людях. Одно дело видеть их лично – важных до чопорности, энергично проносившихся мимо, не обращавших никакого внимания на простого практиканта, видеть их в сводках новостей на инфоканалах, и совсем другое – знакомиться с историями о них, которых наверняка случалось немало. Например, кто просто пьет, а кто напивается и чем напивается. Кто просто яростно отстаивает свое мнение, а кто любит скандалить. Какие интриги занимают умы служащих Госканцелярии. Прав ли он, думая, что консулы далеко не так дружны, как их представляют информационные госканалы, если не высказываться грубее. Возможно, если удастся расположить к себе Томазина, можно будет даже сверить с ним свои социограммы. Но без пяти минут восемь Томазин встал у своего стола. Фабиан молча последовал его примеру. Госканцлер вошел буквально через пятнадцать секунд. Он поздоровался с Томазиным, с Фабианом, задержал на нем свой взгляд, словно припоминал, что этот мальчишка делал на территории Михаила, и пошел в кабинет.