Валерия Оппенгейм была младшей дочерью магистра транспортного совета; Фабиан познакомился с ней на одном из вечеров магистрата, посвященных государственному празднику. Такие поводы отмечались шумно и с размахом, идеологи республики настаивали на том, чтобы использовать их для пропаганды семейных ценностей, поэтому магистры и рядовые члены советов появлялись на праздничных вечерах с женами, детьми, а иногда и двоюродными родственниками. Фабиан тогда просто подошел к Оппенгейму, чтобы поздороваться, поздравить с запуском магистрального водопровода «Юг-Север», сделать комплимент госпоже Оппенгейм и одобряюще улыбнуться юной деве, скучавшей рядом с ней. Семья Оппенгеймов не выглядела особенно дружной, господин и госпожа Оппенгейм держались друг от друга на самом большом расстоянии, которое только допускалось правилами приличия. Кажется, мадам первая в свое время – и та не не считала ниже своего достоинства приблизиться к Альбриху ближе, чем на метр, а госпожа Оппенгейм держалась уверенно, с достоинством, но на своего супруга обращала очень мало внимания. Валерия Оппенгейм обреченно смотрела в пол, и Фабиан со снисхождением молодого, здорового, уверенного в своей привлекательности человека оценил ее как милую, но совершенно скучную барышню. Следующая встреча Фабиана и Валерии Оппенгейм состоялась в Академии, в обществе молодых ученых. Валерия должна была представить свой доклад, Фабиан сидел в жюри и старался не уснуть после бесконечных часов беспомощного лепета предыдущих ораторов, и у него почти получалось. Сосед Фабиана время от времени наклонялся к нему и шептал свои замечания о выступавших, которые сводились к размеру бюста, если выступавший был женского пола, и степени прыщавости, если выступавший был пола мужского. Валерию Оппенгейм он оценил как милую, но тщедушную. Фабиан покосился на него, перевел взгляд на нее и рассмотрел повнимательней. Вдали от родителей Валерия казалась куда менее возвышенной девой и куда более привлекательным человеком. Фабиан немного покритиковал ее доклад, смог найти две причины для похвалы, а после окончания конференции пригласил на кофе. Валерия отказалась, более того, она не кокетничала. Он смиренно улыбнулся и попрощался.
Третий раз он подошел к Валерии Оппенгейм на очередном вечере в честь очередного праздника; она все также стояла с отстраненным лицом и изучала пол. Рядом с ней находилась ее мать, Оппенгейм пребывал в компании коллег метрах в пятнадцати от них. Госпожа Оппенгейм поздоровалась с Фабианом решительно и энергично, Валерии потребовалась добрая минута, чтобы справиться с эмоциями. Она злилась; она волновалась; она пыталась незаметно вытереть ладони о брюки. Она говорила быстро и запиналась. Более того: она покрылась румянцем. Госпожа Оппенгейм посмотрела в сторону своего мужа, но тот был слишком занят с коллегами, чтобы оказаться полезным. Фабиан в несколько старомодных выражениях предложил Валерии попробовать пирожных. Она смотрела на него прямо, растерянно моргала и явно не решалась ни ответить согласием, ни отказаться. Фабиан обратился к госпоже Оппенгейм за поддержкой. И – о чудо – получил ее: госпожа Оппенгейм решительно сказала: «Валерия, не все время тебе стоять рядом со мной. С Фабианом не пропадешь».
К счастью Фабиана, Валерия не была похожа на свою мать – суровую, крайне сдержанную даму, которая предпочитала платья из жесткого материала, похожего на броню, и носила их, как носила бы бронированные доспехи. Она казалась неуязвимой, непреклонной и много иных «не», и не последними в этом списке были «неуступчивая» и «нерадостная». Госпожа Оппенгейм была похожа на мужа, не отличавшегося ни эмоциональностью, ни эмпатией, хотя в уме ей было трудно отказать. Отчасти Фабиан был удовлетворен, что Валерия еще не превратилась в эффективную андроидоподобную Оппенгейм. К еще большему удовлетворению, она не походила и на бывшую Альбрих, с которой Фабиану довелось познакомиться – случайно, мимолетом, на одной очень проходной вечеринке. Бывшая Альбрих присутствовала там с очевидной целью заполучить себе очередного «первого», Фабиан тихо позлорадствовал, что неуспешно, но больше она ничем не могла привлечь к себе его внимания. Но дамочка была амбициозной, не скрывала этого, и чего у нее было не отнять, так это живучести. Ей бы работать, фирмами управлять, а не рваться в самые верха. В Валерии не было этой Альбриховской алчности, этой жажды самого-пресамого для себя; она хорошо чувствовала себя в небольших компаниях и, начав доверять Фабиану и доверяться ему, оказывалась все более привлекательной – выдержанной, ответственнной, непривередливой. Оппенгейм очень одобрял ее отношения с Фабианом; Альбрих, заслышавший о том, что у Фабиана завелась подруга с перспективой проапгрейдиться до невесты и что он был достаточно смекалист, чтобы выбрать юную Оппенгейм, довольно заулыбался. Велойч ухмылялся; не было ясно, чему. Но о здоровье крошки Оппенгейм он осведомлялся исправно.
В отличие от него, Аластер был крайне недоволен тем, что Фабиан так споро завел себе подружку. Надо же – три встречи, полторы минуты знакомства, и он представляет ее всем и вся, и ни у кого не возникает сомнения, что это – дама сердца Фабиана Равенсбурга. Аластер был недоволен и самой подружкой: она такая подозрительно смирная, такая умная, что можно смело ждать ножа в спину. Фабиан не обращал внимания на его брюзжание, но старался держать их друг от друга подальше. По двум причинам: Аластер мог быть невыносим, если считал, что ему следует быть невыносимым, и по странным вывертам своей логики решил, что он просто обязан не выносить Валерию. А это было чревато: Фабиан был очевидцем многих и многих случаев, когда люди куда более закаленные жизнью выходили из себя и умывались слезами или готовы были наброситься на этого говнюка с кулаками. Валерия едва ли была закалена настолько, чтобы удержаться от слез, и едва ли она была решительна настолько, чтобы попытаться справиться с ним физически.
Второй причиной была Валерия. Фабиан допускал, что она может относиться с необходимой долей терпения к языкастому, неугомонному Аластеру, но очень сомневался, что само происхождение и воспитание позволит Валерии быть терпимой к нему, не просто находившему удовольствие – жаждавшему эпатировать. Аластеру ничего не стоило взвизгнуть и потребовать имя пластического хирурга, который сделал какой-нибудь почтенной матроне классные сиськи, чтобы тут же поспешить к другой почтенной женщине и торжественно вручить ей его. Ему ничего не стоило часами выяснять, где и у кого его жертва делала пластические операции и в каких аутлетах закупала себе реплики модных шмоток. Ему ничего не стоило обсуждать достоинства и недостатки новых наркотиков в присутствии какого-нибудь прокурора – и говнюк был нахален до такой степени, что у этого же прокурора выяснял, внесен ли этот наркотик в список запрещенных веществ или еще нет. Аластер был одной большой головной болью, он словно сознательно нарывался на неприятности, и Фабиан не хотел, чтобы этот говнюк стал яблоком раздора между ним и Валерией. Но если с эксцентричностью его поведения еще можно было смириться, если Фабиан допускал, что Валерия может оказаться достаточно выдержанной, чтобы не забиться в истерике даже после получаса знакомства с Аластером, то он очень сомневался, что ее либеральности будет достаточно, чтобы принять его откровенную, чувственную, почти карикатурную жеманность светского гомосексуала. Мнение старших Оппенгеймов его не интересовало: старик Армониа был не последним человеком в финансовом мире, и он все еще относился достаточно снисходительно к выходкам своего сына.