Эрик Велойч включил Фабиана в состав исполнительного совета все того же плавающего города. «Ты его уже знаешь от и до, осталось немного глубже изучить документацию, и глядишь, проект возглавишь», – хладнокровно пояснил он. На резонный вопрос Фабиана: зачем это ему, – Велойч не счел нужным ответить. Пожал плечами и ухмыльнулся. Проект все никак не переходил из стадии экспериментальной в стадию производственную, но уже начинал приносить доход. А самое главное: именно в этом проекте была бездна возможностей для самых разных ученых, что, наверное, как-то оправдывало решение Велойча. Иными словами: или Фабиан выплывет, и Велойч с гордостью скажет – мой ставленник. Или Фабиан потонет, и Велойч тяжело вздохнет: а так хорошо начинал.
В любом случае, в свою первую командировку советник Равенсбург отправился именно в плавающий город, который – странное дело – все еще ограничивался амбициозной аббревиатурой в качестве названия: ПГ/001. В том, что Консулат рассчитывал на такое количество ПГ – более ста, Фабиан очень сомневался. Проект может оказаться выгодным, но не раньше чем через два столетия, пока же он был жутко дорогостоящим, громоздким, скорее проектом престижа, чем экономически целесообразным и таким уж необходимым с точки зрения демографической. А ведь студент Равенсбург, отбывший на нем не одну практику, восхищался дерзостью его организаторов, со страстностью неофита спорил со скептиками и размахивал доступными общественности цифрами, чтобы показать: есть смысл в таких городах, есть!
Это было еще одним путешествием в прошлое. Вот эта взлетная площадка тогда была на треть меньше; вон того причала не было, покрытие немного износилось и потускнело. Не все считали необходимым носить форменную одежду с логотипом плавающего города, и настроение было таким будничным, что ли. Ну да, город-амфибия. Ну да, невероятно. Ну да, фантастично. Кстати, в третьем корпусе отсек снова протекает, требуется бригада техников. Садки с рыбой следует чистить. Кстати, чьи это собаки опять сцепились? И котов развелось немерено. Второй корпус пора ставить на капремонт. Кстати, дополнительный корпус по добыче минералов из морской воды можно ставить на причал рядом с седьмым, но только если там разместить еще пару блоков солнечных батарей. Все эти сводки были невероятно рутинными, удручающе скучными, и на это следовало обратить внимание журналистов: город живет обычной жизнью, а значит, у него есть будущее.
В качестве сопровождающего к Фабиану был приставлен инженер-экономист Карел Зайкаускас. Он работал в ПГ третий год и все еще рассказывал о нем с горящими глазами. Это развлекало Фабиана: экономист-мечтатель, что может быть забавней. Но Зайкаускас знал свое дело, знал город как свои пять пальцев и чуть ли не каждого обитателя в лицо. А еще он был не дурак выпить, сально пошутить и подмигнуть так, что начинали звенеть яйца. Когда по окончании командировки Фабиан шел к самолету, Зайкаускас провожал его до самого люка.
– Ты больше не объявишься тут? – тихо спросил он, держась за поручень так, что кожа на костяшках побелела.
Фабиан поставил ногу на ступеньку и задумчиво смотрел на обшивку самолета.
– Скорее да, чем нет. – Отстраненно ответил он. – Работа, все такое.
– Я мог бы приехать как-нибудь в столицу, – выдавил Зайкаускас.
Фабиан повернулся к нему и вежливо ответил:
– Охотно.
Зайкаускас хлопнул ладонью по поручню и протянул ему руку.
– Хорошего пути, господин советник.
Фабиан пожал ее и не спешил отпускать.
– Счастливо оставаться, – тихо ответил он.
Валерия была рада его видеть; ей не терпелось похвастаться своей квартирой, успешно сданными экзаменами и просто наконец побыть с ним. Фабиан слушал ее, улыбался, подшучивал – и скучал.
========== Часть 17 ==========
Несмотря на то, что госпожа Оппенгейм производила впечатление черствой и несгибаемой особы, Фабиан почти не удивился, когда она взялась с девичьим энтузиазмом организовывать бал в честь помолвки своей дочери. Именно бал. И именно в честь помолвки. Оба этих события были старомодными. Балы в Консулате устраивались, но больше с целью собрать средства на благотворительные цели сомнительной ценности или ради продвижения какой-нибудь арт-конторы в кругу избранных. Помолвки были модными пару десятилетий назад, во времена молодой Республики, но это и объяснимо было: юное государство, ребенок еще, обнаружило гардероб со старыми одеждами и примеривало их одну за одной. Общество поиграло в традиции, поиграло в пассионарность, поиграло в эклектизм; от помолвок отказалась аристократия – семьи со значительным «ваан» перед имени; от помолвок отказались просто очень богатые семьи – с похожими фамилиями, но без многозначительного «ваан»; эту традицию перехватил средний класс, но и ему она показалась скучной, и пышное празднование помолвок сошло на нет. Сама гражданская суть сохранилась: с подписанием брачных обязательств, с некоторыми правами и обязанностями друг перед другом, но правовые последствия нарушения договора были незначительными. Общество порицало, да. Но общество порицало любые ошибки, любые faux pas, ему только волю дай. Обычай же пышно праздновать помолвки мирно помер давным давно, никому и в голову не приходило уделять ему слишком много внимания. А тут бал, сотни людей, требование вечерних нарядов – невероятно, решительно, дерзко, да еще консулы намеревались прибыть с семьями, дабы порадоваться за молодого коллегу. Странным образом это позволило госпоже Оппенгейм слыть оригинальной дамой, а не пронафталиненной старушкой, воплощающей лубочные представления о романтике. Валерия, погрузившаяся было в уныние, собрала всю свою решительность в кулак и отказалась от участия в организации этого трагифарса. Фабиан, унюхав энтузиазм госпожи Оппенгейм, запланировал себе дюжину командировок по Республике и за рубежом. Но стихию было невозможно остановить. Праздник не мог не состояться.
Аластер был в восторге. Он искрился энтузиазмом, скупал шмотки десятками килограммов и все равно оставался неудовлетворенным, опробовал все новые прически и маникюры, словно это с ним должен был обручиться Фабиан. И резким диссонансом с ослепительной улыбкой смотрелись глаза – то с почти незаметными, то с отвратительно расширенными зрачками. Неестественно сухой коже почти не помогали самые продвинутые косметические процедуры; руки тряслись, но на все требования Фабиана прекратить жрать дурь Аластер отмахивался и громко смеялся. Он жаждал вечеринки по случаю успешного общественного четвертования холостяка Фалька ваан Равенсбурга на Оппенгеймовском балу, и он ее организовывал. Разумеется, Валерия о ней знать не знала и ни в коем случае не приглашалась. Фабиан веселился и ждал этой вечеринки с неменьшим нетерпением, особенно учитывая тот прискорбный факт, что он-то на нее поплетется после экзекуции, то есть бала и помолвки.
Валерия признавалась, что с огромным удовольствием ограничилась бы мирным семейным ужином, мирным подписанием соглашения, мирной публикацией объявления в самом низу страницы на каком-нибудь проходном ресурсе, и все. Новость о ней все равно бы распространилась молниеносно. Потому что – дочь Оппенгейма, влиятельного человека, потому что дочь Оппенгейм, какой-то там родственницы ваан Содегберга, потому что Фальк ваан Равенсбург, который вполне мог оказаться десятым консулом уже к тридцати годам, а то и раньше. В пышном празднестве не было необходимости и потому, что гости наверняка жаждали бы лицезреть невесту, которая была бы утонченной, изящной, эфемерной, а не Валерией Оппенгейм. Но попробуй-ка остановить крейсер, едва ли получится; мечты о саботаже, бойкоте, побеге, смертоубийстве оставались мечтами; Валерия готовилась к ужасному и неотвратимому, завидуя Фабиану, не воспринимавшему затею всерьез. Но иногда, ненадолго и в минуты восторженной, полудетской слабости она даже была благодарна судьбе, что и ей достанется возможность почувствовать себя принцессой рядом с прекрасным принцем Фабианом. Валерия благоразумно держала эти мысли при себе; их наверняка не понял бы сам Фабиан, не одобрила бы мать и несомненно осмеяли бы особы, решившие побыть ее подружками на время этого невероятного действа. Их завелось у Валерии сразу четыре, жаждущих участвовать в подготовке, советовать парикмахера, косметолога, спортивную студию, даже клинику по скульптурологии. Встречи с ними были не особенно полезными, но болезненными оказывались практически всегда.