– Все? Или еще есть? – угрюмо спросил Фабиан, глядя на изящные коробочки, больше похожие на подарочные футляры для колец. Аластер подложил подушек себе под голову, устроился поудобней, расставил шире ноги.
– Ты искренне полагаешь, что я признаюсь? – невинно спросил он.
– Какого хрена ты пичкаешь себя этой дрянью? – мрачно спросил Фабиан, продолжая осматривать ящики в комоде. Он чувствовал, что неправильно ищет, что логика Аластера как раз эти ящики и исключает, но хотел быть уверенным. В коробочках было слишком мало таблеток, чтобы решить, что обнаружена хотя бы половина.
– А что еще мне делать? – вежливо спросил Аластер. Фабиан резко развернулся к нему.
– Я всегда знал, что эта твоя дурь – оттого, что тебе нечем заняться. – Жестко сказал он.
Аластер криво усмехнулся, и Фабиан наконец увидел его – взрослого человека – за вуалью прозрачной кожи, капризных улыбок и модной одежды.
– Мне есть чем заняться, Фальк, – тихо произнес Аластер. – Но зачем?
– Боюсь, я не понимаю тебя, – вежливо ответил на это Фабиан, уселся в кресло и улыбнулся. – В шестнадцать лет не любому ли щенку кажется, что он постиг смысл жизни, достиг ее вершины, и все остальное – не путь ли вниз. Это что-то связанное с возрастными особенностями, милый. Потом человеку исполняется семнадцать, и оказывается, что жить стоит. Тебе уже за двадцать, и ты все еще пытаешься остаться шестнадцатилетним щенком?
Аластер закрыл глаза и уронил голову на подушки. Фабиан смотрел на него, и ему было тревожно.
Затем, подремав немного – так, по крайней мере казалось Фабиану, – Аластер вновь вскинул голову.
– Тебе повезло, Фальк, – усмехнулся он. – Тебе бесконечно повезло. Ты взбираешься куда-то наверх по какому-то зиккурату, ступень за ступенью, ступень за ступенью. Ты нарисовал себе, что в самом верхнем храме будет что-то невероятное. Знаешь, наверное, тебе и откроется нечто невероятное. Ты – ты избранный. Тебе нужно просто выйти на улицу, и с тобой столкнется либо настоящий единорог, либо сам дьявол. Рядом с тобой интересно. Рядом с тобой очень интересно. Очень.
Он моргнул и опустил голову на подушку. Фабиан ждал.
– Убрался бы ты прочь, Равенсбург, – тихо сказал Аластер. – Тебе нужно проверить состав таблеток и порошков, построить заговор против Содегберга, подпилить ножки стула под Велойчем, убрать Садукиса и еще тысяча и одно дело из твоих прямых должностных обязанностей.
Фабиан встал. Аластер призывно улыбнулся ему.
– Я надеюсь, ты бесишься не оттого, что я женюсь? Или что-то еще, связанное с моей личной жизнью. – Сухо сказал он.
Аластер захохотал. Фабиан содрогнулся, потому что его смех звучал зловеще, жутко в темной квартире в три часа ночи.
– Милый, милый самовлюбленный Фальк, – смеялся Аластер, – невероятный, восхитительный Равенсбург. Ты думаешь, я влюблен в тебя? Фальк, милый, если бы я был способен хоть кого-то любить, это был бы ты! Я и себя-то не могу полюбить, а ты требуешь от меня любви к другим! О, Фабиан, милый Фабиан…
Фабиан сунул коробочки в карман в два шага оказался рядом с кроватью, склонился над Аластером и обхватил его голову руками.
– Тогда в чем дело? – спросил он.
– Я боюсь пустоты, Фальк. А она везде. В этой квартире, на улице, во мне, в других людях, над головой. Посмотри на небо, Фабиан, посмотри на него. Оно прекрасно, но оно – иллюзия. Вся жизнь – иллюзия, вся моя жизнь – иллюзия.
Фабиан сел на кровать и прижал его к себе.
– Она даже не прекрасная иллюзия, Фабиан. Она ужасна. Она просто ужасна, – тихо говорил Аластер. – Кругом маски, у которых привлекателен только этот верхний слой, а под ним гадость, гниющая плоть и черви, даже глазницы, и в них гниль, Фабиан. Ты можешь ковырнуть любого человека, и в нем обнаружится эта гниль, а он кажется таким чистеньким, таким замечательным, как твой Садукис, как твой Альбрих, как ты сам. Хотя нет, ты жестокий, ты жестокий. Зачем тебе эта Оппенгейм понадобилась? Она же не Альбрих, она сломается.
– Что, и в ней есть гниль? – спросил Фабиан, чтобы спросить хоть что-нибудь.
– Не знаю, – тихо засмеялся Аластер, – я с ней незнаком. Но рядом с тобой…
– Ты обвиняешь меня в том, что в тебе оказалось столько гнили? – ласково спросил Фабиан, отстраняясь от него и заглядывая в глаза.
Аластер прижимался к его ладоням, пытался улыбнуться; его веки подрагивали; Фабиан чувствовал, как тяжелеет его голова. Аластер открыл глаза. Фабиан смотрел прямо в них, выжигая ему мозг, опаляя жаром ладоней, жаром тела.
– Не обольщайся, – смеялся Аластер.
У Мариуса Друбича было совсем мало точек соприкосновения с Фабианом Равенсбургом, за исключением одной-единственной: они оба оказались круглыми сиротами в детском возрасте и им обоим Республика, учитывая заслуги родителей, присвоила статус государственных сирот. Фабиан был знаком с Мариусом достаточно долго – встречались в одном из летних лагерей и на нескольких мероприятиях для таких, как они, не более того. Невысокий, тощий и сутулый Друбич был ужасно скучным собеседником, интересовался двумя-тремя вещами помимо своего любимого занятия, которое было одновременно и профессией, и хобби, и любимым человеком, и он в принципе не был способен привлечь к себе ничьего внимания.
Фабиан не обращал на него внимания, когда был подростком: он всегда находил занятия значительно интересней, чем посиделки в укромном уголке и обсуждение всяких там химических реакций с таким чудом. Затем Мариус Друбич выпал из обоймы несовершеннолетних государственных сирот, и они встретились много позже: Мариус, оказавшийся в поле зрения совета по поддержке фундаментальных наук, и Фабиан, этот совет возглавлявший. Мариус не изменился – он оставался тощим, невысоким и сутулым, упрямо носил очки, хотя давно уже были разработаны крайне эффективные терапии для коррекции зрения, упрямо не причесывался, да еще и лысел; и он все так же обращал совсем немного внимания на происходившее вокруг. Фабиан был почти не удивлен видеть его в лаборатории когда-то очень престижного, а ныне пренебрегаемого Республикой в пользу прикладных проектов глубоко теоретического научно-исследовательского центра; он поздоровался с Мариусом как со старым знакомым, и – о чудо! – тот его узнал.
Взрослый Мариус Друбич был не более интересным собеседником, чем Друбич-подросток. Он предпочитал молчать либо разговаривать на химико-биологические темы, упрямо не реагировал на любые попытки флирта, замыкался в себе и мрачнел, если с ним пытались обсудить погоду. Но Фабиан поинтересовался перспективами лаборатории, в которой Друбич был всего лишь старшим научным сотрудником, и после двух часов монолога поблагодарил его вполне искренне за ценное, хорошо структурированное сообщение и за высказанные в нем предложения по оптимизации рабоы лаборатории. Затем он инициировал ревизию всего центра и химической лаборатории, в которой работал Друбич, в частности, поблагодарил аудиторов, которые по его личной просьбе обнаружили много чего интересного, поговорил с несколькими людьми, выступил на нескольких собраниях, вызвал к себе нескольких людей, еще кое к кому заглянул на дружеское чаепитие, и через три месяца Друбич уже возглавлял свою лабораторию. Сам он назначению не обрадовался; Фабиану пришлось убеждать его, что новый пост позволяет Мариусу не только заниматься любимым делом, но и организовывать его максимально эффективно; Мариус, побурчав, согласился.
Через некоторое время Фабиан настоял на незначительной диверсификации направлений исследования лаборатории; одним из них должно была стать участие в разработке медикаментов для очень редких болезней. Мариус попытался сопротивляться, говоря, что будущее фармакологии за штучными лекарствами на основе генного анализа организма-носителя болезни и ее источника, что и обходиться будет в значительно меньшие суммы. Фабиан настаивал, убеждал, и Мариус Друбич через два месяца после начала сотрудничества признавался по-приятельски заглянувшему на кофе Фабиану: это интересно и куда более эффективно, чем он думал поначалу.
Едва ли Мариус Друбич считал Фабиана своим другом. Для него советник Равенсбург был человеком, каким бы он хотел быть, если бы. Если бы был высоким привлекательным брюнетом с ослепительной улыбкой и хорошо подвешенным языком. Если бы он хотел возглавлять центр или хотя бы один из его отделов. Если бы хотел иметь интерес у противоположного пола. Наверное, если бы он хотел иметь интерес у своего пола, то желал бы с силой тысячи сердец, чтобы этот самый интерес к нему проявил именно советник Равенсбург. Но тот собирался жениться на привлекательной даме из хорошей семьи, и Мариус Друбич желал им счастья. Не от чистого сердца, надо признать, за что самую малость себя укорял.