Врачи обещали сделать все возможное, с гурманским удовольствием обсуждали, какие варианты лечения в особо тяжелом случае, каковой представлял из себя Аластер, являются наиболее надежными, а какие наиболее успешными; старик Армониа в сопровождении молоденькой то ли жены, то ли сиделки – Фабиан не был уверен, что эта деваха делала рядом с ним, и та ли это деваха, что и три месяца назад, – снова попытался заявить права на Аластера, на сей раз высказав непосредственно Фабиану, что он думал о всем этом крючкотворстве. Фабиан выслушал его с вежливой улыбкой, а затем объяснил в нескольких емких и красочных фразах, куда он может засунуть свое мнение. Деваха рядом со стариком Армониа вцепилась ему в предплечье, вытаращила глаза, пожирая Фабиана, а тот потребовал врача, администратора и потребовал, чтобы этого и эту не подпускали к Аластеру без свидетелей.
Фабиан уходил на работу – и чуть ли не физически ощущал, как его разрывало на части. Одна его часть требовала остаться в медицинском центре, дожидаясь, когда Аластер наконец придет в себя; вторая же, куда более фригидная, несравненно более алчная и беспокойная, гнала его подальше от медцентра: ему было все тяжелей находиться там, вынужденно бездействовать, зависеть от кого угодно, но только не от себя, быть лишенным возможности что-то решать, менять, утверждать. И кроме этого, он наконец мог вырваться из замкнутого пространства, оставить за спиной суетящихся, сосредоточенно перемещающихся людей, которые делали вид, что от них что-то зависит, и других, которые в это верили.
Снова позвонила Валерия, поинтересовалась, как дела. Фабиан ответил, что врачи оценивают свои возможности очень высоко, но что с этого поимеет Аластер, остается загадкой. Возможно, его под убогим «пациент А.» упомянут в нескольких статьях. Возможно, не удостоят и этим. Валерия попыталась произнести пару сочувственных фраз, и запнулась в середине первой: утешать Фабиана – что может быть глупее, недальновиднее, унизительнее. Фабиана неожиданно развлекло ее внезапное молчание, фраза, которую она начала, что-то вроде: «Не переживай, он наверняка справится, он же сильный, а наука сейчас совершает чудеса», звучала неискренне, и можно было списать это на обиду, которая глодала ее. Но едва ли обида была причиной этой странной неуверенности, которая овладела Валерией; возможно, она просто почувствовала, как неправильно звучали эти слова, что Фабиан ждал иного, либо что ему нужны были иные слова, не эта шелуха.
Врачи настаивали на том, чтобы не выводить Аластера из комы. Они объясняли это многословно, обильно сдабривая свои речи жутко умными, многосложными, псевдонаучными словами, словно пытались закидать ими Фабиана, загрузить ими, выбить из колеи. Он не понимал доброй трети из них – словесный инструментарий медицины давал форы самой отчаянной политической эквилибристике, – но смысл воспринимал отчетливо: шансы выкарабкаться у Аластера невелики, шансы вести нормальную жизнь после этого – тем более, особенно если учитывать, что ему необходим будет строгий режим. Фабиан выслушивал этих словоблудов с высокомерной улыбкой, задавал вопросы, много вопросов, выстреливал их, требовал обстоятельных ответов – и смотрел высокомерно, словно делал одолжение, выслушивая их. Затем он требовал второго, третьего мнения, угрожал, что забросает медицинский центр исками. Что он это сделает, не сомневался никто. Что он едва ли пойдет на это, знал Фабиан. И все вроде шло неплохо. Вопреки всем баталиям, которые устроил вокруг его кровати Фабиан, Аластер шел на поправку. С регенерацией внутренних органов проблем не возникало, он уже начинал дышать самостоятельно; повреждения головного мозга не определялись, и Фабиан делал вид, что удовлетворен. При этом ему было жутко думать, что делать, как вести себя с Аластером, когда он очнется. Как заставить его начать иную жизнь. Как заставить его хотеть жить. Потому что без этого желания все трепыхания были бессмысленны.
Мариус Друбич связался с Фабианом, чтобы обрушить на его уши шквал восторгов в адрес Человека Б. Мол, когда он просто слышал об этом человеке, это были слухи, почти ничем не подтверждаемые. О его талантах говорили, некоторые формулы доходили до Мариуса, но этого было мало. Заполучить в свои цепкие руки целых пять разных веществ, которые определенно были созданы Человеком Б – это ли не удача. И да, он действительно гений. Особенно в сфере рекреационных наркотиков. И какой в центре океанографии суперкомпьютер! Он разговаривает голосом, неотличимым от человеческого, его виртуальная персона – это практически живой человек, и хотелось бы знать, его ли архитекторы придумали еще и родинок добавить, или это уже сам Стратфорд себе сделал. Фабиан слушал эти потоки восхвалений и едва не скрежетал зубами. Ему хотелось рявкнуть на идиота, а еще лучше оказаться в его кабинете и как следует тряхнуть, чтобы он пришел в себя. Кожа виртуальной персоны ИИ ему нравится, малахольному. Дизайн наркотиков ему нравится, озабоченному.
И словно ощутив звенящую, взрывоопасную тишину, Мариус начал сбивчиво объяснять, что те четыре образца, которые предназначены для стимуляции организма на отдыхе, в принципе любопытны, бесспорно изобретательно сконструированы, но слишком оригинальными не являются. В конце концов, за последние пять лет только в список подозрительных веществ были внесены что-то около пяти тысяч формул, полулегально бродят как минимум в четыре раза больше, плюс к этому отличия в чистоте исходных веществ, непостоянство состава и условий производства обеспечивает разницу в результате. Так что эти четыре определенно относятся к уже известным группам веществ, их вероятное воздействие с достаточной точностью соотносится с родственными веществами, подробности в отчете. И пятое вещество.
Фабиан все-таки вернул Мариуса к тем четырем веществам, потребовал высказать преположения о побочных эффектах, о возможности отравления, не обращая внимания на его стоны и возмущения, что это всего лишь его предположения, которые он не мог подтвердить с достаточной долей надежности. Фабиан не обращал внимания на его причитания, упрямо требуя предположить: а что, если дозировка увеличена в четыре-пять раз, а если на фоне алкогольного опьянения, а что, если…? Он старался, чтобы его голос звучал сурово, почти зловеще, и Мариус, словно поддаваясь его настроению, начал отвечать обстоятельно, почти торжественно. О пятом веществе Фабиан спрашивал как бы между прочим. Да, отличный болеутоляющий эффект, особенно при невропатических болях. Да, минимальное привыкание. Да, незначительно стимулирует кровообращение мозга, возможно, провоцирует несколько отличное от обычного поведение. Возбуждающий эффект? Может быть, но незначительный. Что будет, если ту и ту группу молекул заменить другими? Хм, это интересно. Это очень интересно. А если еще и так… И Мариус с азартом принялся обсуждать с Фабианом, что будет, если самую малость модифицировать этот образец «пять».
Отправляясь в медицинский центр, Фабиан не рассчитывал встретить там Александру Рушити. На каком-нибудь семинаре в исследовательском институте – рассчитывал; на совещании в консулате – тоже рассчитывал, да на планерке в своем совете мог рассчитывать, но не в медицинском центре. Она выходила из желтого коридора, который вел в диагностический корпус, и выглядела неприступно, официально, строго. Фабиан окликнул ее.
Она замерла и повернула к нему голову. Фабиан неторопливо подошел к ней и протянул руку для приветствия.
– Надеюсь, ты здесь по делам, связанным с фондом? – криво усмехаясь, спросил он.
– Да, – ответила она, прозвучав немного резче, чем хотела. – Да, – чуть помягче добавила она. – Мои дети принимают участие в нескольких программах, которые проводят сотрудники в разных отделениях. Эти живоглоты пытаются перезаключить соглашения. Как будто они не получают никакой выгоды от сотрудничества с нашим фондом. Как будто им не нужны подопытные кролики.
Фабиан усмехнулся.
– Ожидаемо, – меланхолично пожал он плечами. – Не хочешь посидеть в кафетерии? Я с работы и не отказался бы от… чего-нибудь, – неопределенно взмахнув рукой, признался Фабиан. – Кажется, я почти голоден. Если тебе не неприятна моя непосредственность, – посмеиваясь, добавил он.