– Хорошо, – механически отозвалась она.
У машины Фабиан остановился, посмотрел на нее.
– Ты уверена? – спросил он.
Александра положила руки на крышу машины и подалась вперед.
– Уверена, – тихо ответила она.
– Я женюсь на Валерии Оппенгейм.
– Я помню.
Фабиан кивнул.
========== Часть 20 ==========
Ресторанчик действительно был милым и уютным, и он действительно располагался совсем рядом с домом Александры Рушити. Она смогла убедиться в этом много позже; насладиться его кухней, уютной, почти домашней атмосферой так и не получилось, потому что сколько бы раз Александра не заглядывала в него потом, спустя много времени после того ужина, она оглядывалась на тот столик, втиснутый между небольшой ложей на семь-восемь человек и смежной с кухней стеной, – небольшой, как раз на двух человек, да еще и скрытый каким-то растением, и против воли вспоминала хищно прищуренные глаза Фабиана Равенсбурга, его плотно сжатые губы, понимающую усмешку и казавшуюся какой-то неживой, каменной невозмутимую маску на лице. Ей бы злиться на него, а она скрежетала зубами, вымучивала улыбку, чтобы доказать себе, прежде всего себе, что это было всего лишь проходным увлечением, не более, а по телу снова пробегали мурашки, как отблески того возбуждения, которые не давали ей сидеть спокойно, нетерпеливо переставлять ноги, не испытывать ни голода, ни жажды – ничего, кроме возбуждения, кроме предвкушения.
Если Агния Колмогорова была права, а она в таких вещах редко ошибалась, с Фабианом Равенсбургом стоило иметь дело хотя бы по следующим причинам: внешность, ловкость, изобретательность. Томно прикрывая холодные, пустые, алчные глаза, Агния намекала на несколько других достоинств, которые ее саму привлекли бы даже в земляном големе, буде тот проявит интерес к сексу. Криво усмехаясь, все та же Агния Колмогорова говорила в двусмысленных, неопределенных выражениях, насколько несчастна будет Валерия Оппенгейм в браке с ним, насколько они неудачная пара, насколько Фабиан Равенсбург не подходит ей и насколько она не подходит Фабиану. Мол, он слишком жаждал жить, испробовать всю жизнь в самых разных ее проявлениях, он был слишком охоч до самых разнообразных предприятий, и в интимных отношениях в том числе – и Валерия, унылая, правильная, жаждущая домик в бюргерском квартале, двух собак и какую-нибудь семейку попугайчиков-неразлучников, к примеру, аккуратно подстриженный газон и пару клумб перед домиком – вдовесок к унылому мужу и унылым трем деткам. Понятно, что Равенсбург ей этих трех деток обеспечит – на каком-нибудь рекламном слогане идеальная семья из великолепного Равенсбурга, величественной Равенсбург и серьезных деток Равенсбург будет смотреться очень хорошо, но ей останется только надеяться, что он своих отпрысков хотя бы по именам будет помнить, а об их днях рождения не забудут его помощники.
Александре хотелось бы сказать, что Агния дура и она в корне неправа, хотя бы саму себя в этом убедить, но дальше примитивных требований прекратить сплетни и заняться чем-то полезным дело не шло. Потому что Агния Колмогорова была дурой, и сама она не стыдилась признавать это: да, дура, да, училась плохо, да, не обзавелась ни толковым дипломом, ни систематическим образованием, зато хитра, зато вездесуща, зато со связями. Она терпела начальственную длань Александры Рушити на своем плече, не против была сносить оплеухи от нее, потому что эта самая безродная Рушити была отличным администратором, человеком, способным вытащить фонд из самых неприятных ситуаций, но оставалась невысокого мнения о ее личной жизни и качествах, этой жизни способствовавших – или мешавших.
Не до умствований было Александре Рушити, не до воспоминаний о бесконечных разговорах-сплетнях о Равенсбурге, на которые почти незаметно для всех переходила Агния Колмогорова, не до трезвого взгляда на будущее, наполненное если не жестоким разочарованием, то нудным сожалением точно, в маленьком ресторанчике рядом со своим домом. Фабиан не спешил заканчивать ужин, заставлял ее участвовать в разговоре ни о чем, рассказывать о фонде, о детях, о идиотах в медицинском центре, которые отказывались видеть детей, а предпочитали оперировать случаями, требовал, чтобы она говорила о себе; Александра пыталась разыгрывать невозмутимость, которая так хорошо получалась у Фабиана, и нервничала, чувствовала, как сжигает щеки румянец, как полыхает у нее все внутри, хотела совсем иного, а не еще одного глотка вина или десерта, на котором неожиданно настоял Фабиан. Она хотела избавиться от блузы, от чулок, избавить его от одежды и почувствовать наконец под ладонями его кожу и на своей коже его губы. Чтобы убедиться, что он исполнит свои обещания. А он обещал быть щедрым, не прямо – кривой усмешкой чувственных губ, многозначительным прищуром скрытно полыхавших темных, почти черных глаз, неторопливыми движениями пальцев, которыми он поглаживал стакан с водой – с многообещающей, почти сладострастной неспешностью, которыми бережно проводил по скатерти, словно раздавая авансы, и Александра читала в этих движениях: вот это все ты проверишь немного позже, а пока предвкушай.
Фабиан исполнил свои обещания и добавил много сверх того. Под утро Александра испытывала то странное ощущение, которому самое место было в любовных романах, и о котором в них практически не говорилось – там все больше фейерверки любили описывать, всякие маленькие смерти. А у нее внутри утвердилась пустота, звенящая, удовлетворенная, насыщенная, ленивая. Александра дремала и прислушивалась к перемещениям Фабиана – в душ, на кухню, снова в комнату. Он одевался – целеустремленно, резкими движениями натягивал рубашку, пиджак, и Александре не нужно было смотреть на него, чтобы представлять его лицо – сосредоточенное, со сдвинутыми к переносице бровями, с плотно сжатыми губами, с отчетливой щетиной; у нее руки зазудели, как захотелось еще раз провести по лицу. Она засыпала, но упрямо боролась со сном, рассчитывая на то, что он сделает два шага к кровати, нагнется и легко поцелует ее в щеку, в висок, куда-нибудь. Но зазвонил будильник, Александра потянулась, выгнулась, как сытая кошка под уверенной рукой, раскинула руки, все еще не открывая глаза. Фабиан мог быть в больнице, то есть в медицинском центре. Мог быть на работе, в своем проклятом консулате; или дома, и где бы то ни было, ему скорее всего не было дела до Александры Рушити.
Стефан Армушат заглянул на огонек к Содегбергу, но перед тем, как войти в кабинет и устроиться в кресле, он решил перекинуться несколькими словами с Томазиным.
– Как обстоят дела в хозяйстве? – бодро спросил он. – Как старик? Не сделаешь ли кофе? Аурелиус, скорее всего, предложит мне какую-то бурду из трав. Странно, что на него даже запах кофе действует раздражающе.
Томазин кивнул.
Армушат устроился на диванчике в нише поодаль, официально предназначенной для посетителей, которым нужно было скоротать пять-семь минут, на деле используемой для бесед самого разного толка.
Томазин поставил перед ним чашку, еще одну держал в руках. Он сел напротив и понюхал кофе, слабо и довольно улынувшись.
– Ах, как хорош все-таки кофе, который ты делаешь. Наверное, знаешь секрет, а, Михаил? – праздно полюбопытствовал Армушат, сделав глоток.
Томазин пожал плечами.
– Хороший сорт, хорошая обжарка, хорошая вода и немного везения, Стефан. Как во всем, наверное, – меланхолично отозвался он.
– Как во всем, – эхом подхватил Армушат. – Как старик?
Томазин неторопливо поднял на него глаза.
– Плохо, как и следует ожидать. Куда лучше, чем были прогнозы, но плохо, – неторопливо ответил он.
Армушат побарабанил пальцами по блюдцу.
– Плохо, – сухо отозвался он. – Он хотя бы для приличия высказывался о своем преемнике? Еще до того, как… – кивнув головой в сторону кабинета, поинтересовался он.
– Одно время он всерьез подумывал о Нитове. Но потом Нитов слишком сблизился с Садукисом.
Армушат поморщился.
– Не самый лучший выбор.
– Он тоже так решил. Хм, несколько раз он сказал, что если бы Равенсбургу было что-то около тридцати пяти-тридцати восьми, можно было бы присмотрется к нему, – подумав, признался Томазин.
– Равенсбург? Госканцлером? – широко улыбнулся Армушат. – И через три месяца он сводит консулат к шоу пуделей, магистрат превращает в марионеточный театр и единолично властвует над континентом, тем более Госканцелярия для этого предоставит ему все возможности. Мальчишка невероятно амбициозен. Он сто очков форы Альбриху даст.