– Они все не могут решиться и окольцеваться, – высоким, жеманным голоском пропела рядом с Александрой Агния Колмогорова. – Тетушка Оппи уже который носовой платок в клочья изодрала, пытаясь подтолкнуть их. Но сначала не хотел Равенсбург, а теперь не стремится и Валерия.
– Вот как? – процедила Александра, отворачиваясь и от Фабиана, и от Агнии.
– Она хочет сначала найти приличную работу, – с детской серьезностью сообщила Агния. – Дура, – пожала она плечами.
Александра посоветовала ей в ответ заняться чем-то посильным, а не оценивать чужие интеллектуальные способности, на что Агния ни с какой стороны не была способна. Она отошла подальше, а Агния пожала плечами и тихо засмеялась: как-то слишком близко к сердцу эта Рушити принимает все, что связано с Валерией Оппенгейм. Или с Фабианом Равенсбургом, которого Агния не могла заполучить, как бы ни старалась.
Врачи не спешили выводить Аластера из комы. Почки и печень были выращены, подготовлены к имплантации, состояние Аластера позволило провести операцию, приживление проходило успешно; вроде все было в порядке. Фабиан уже нашел тихую и удаленную клинику, в которой Аластер был бы изолирован от его нынешних друзей, что обеспечило бы его успешную реабилитацию и вылечило от наркотической зависимости. Ее терапевты охотно говорили об успешности именно их методик, рассказывали о пациентах, не называя имен, но попуская звучать деталям, которые позволяли вполне успешно определять их. Фабиан знал некоторых – уважаемых людей, по которым невозможно было определить, что и такое случалось, и многое сверх того, и это было лучшей рекомендацией и клиники, и их методов. Дело оставалось за малым: услышать мнение Аластера.
Аластер вышел из комы ночью. Долго открывал и закрывал глаза, оглядывал палату, снова проваливался в забытье, вяло ворочал головой и пытался что-то говорить. Фабиан стоял у стены и следил за врачами и медработниками, суетившимися вокруг него. Неизвестно было, чего он ждал – что Аластер откроет глаза, ухмыльнется своей кошаковской улыбкой, отчего треснет кожа на пересохших губах, и начнет ругаться шепотом, что его несравненную красоту нарушил еще один шрам. Наверное, так все случалось в каких-нибудь мелодрамах; наверное, так должно было бы случиться, будь на то воля Фабиана. Это было бы нечто, с чем он справился бы. Но время шло, Фабиан все стоял, глядя на незнакомого и по-прежнему неотмирного Аластера, и ничего не случалось.
Врачи были довольны прогрессом; Валерия осторожно намекала, что одержимость Фабиана этим его другом, от знакомства с которым он упорно ограждает Валерию, вызывает некоторые вопросы. Особенно если учесть, что история длится не первую неделю, Фабиан готов срываться с места в любое время дня и ночи в ущерб ей и их встречам, Фабиан огрызался или отмалчивался, отказываясь оправдываться, и снова сбегал в клинику. Его беспокоило, что будет с Аластером. Его тревожило, останется ли Аластер прежним легкомысленным человечком или в нем что-то изменится. Ему не хотелось лишаться Аластера, хотя Фабиан и понимал, что если Аластер останется прежним человеком с прежними проблемами, это скорее всего приведет к еще одной передозировке, и кто его знает, окажется ли Аластер везучим и в тот раз.
Фабиан заглянул к Аластеру, скорее, попытался спрятаться у него в перерыве между дурацким совещанием и унылым вечером у то ли знакомых, то ли родственников Оппенгеймов, которые отмечали какую-то некруглую дату – то ли день рождения собачки, то ли день, в который они познакомились. В общем, для них это что-то значило, Валерия, кажется, тоже была не против встретиться с ними и провести вечер в узком кругу, но Фабиан уже готовился изнывать от скуки не менее двух часов, а затем, не приходя в сознание, переключаться на не менее скучный вечер с Валерией.
Он сидел, удобно устроившись в кресле, вскинув ноги на кровать Аластера, и читал очередную папку с документами. Затем поднял голову – и встретился с его глазами.
– Это твой кабинет, что ли, Фальк? Унылый какой, – прошептал он.
Фабиан скинул ноги на пол, сел ровно, сощурился, оглядывая Аластера.
В коридоре раздались спешные шаги, вошел дежурный врач и два медработника. Фабиан встал и отошел к окну, не желая мешать им. Они осмотрели Аластера, задали вопросы, удовлетворенно выслушали ответы, даром что Аластер послал их по матушке, затем врач повернулся к Фабиану и сообщил, что все в порядке и пациент просто молодец. Фабиан кивнул, сверля его тяжелым взглядом, и врач счел за благо спешно отступить. Наконец они остались вдвоем – истомившийся ожиданием Фабиан и не совсем ясно понимающий, что происходит, Аластер.
– Не поверишь, Армониа, – сухо произнес Фабиан. – Мой кабинет – это просто карнавальный зал по сравнению с твоей больничной палатой. Добро пожаловать назад в мир живых, кстати. Ты случайно не помнишь, как шлялся по разным туннелям и пытался дотянуться до пятна света?
Аластер осмотрел палату, покосился на приборы рядом с кроватью, снова уставился на Фабиана.
– Говоришь, я чуть не сдох? И какая сука меня спасла? – после бесконечно долгой паузы спросил он.
Фабиан усмехнулся.
– Я, – невесело признался он. – Ты не против?
========== Часть 21 ==========
В палате воцарилась отчаянная тишина после странных, но ожидаемых слов Аластера и не менее странного ответа Фабиана, который оказался неожиданным для него самого. Аластер молчал, Фабиан ждал какой-нибудь реакции, и глухие и редкие удары его сердца распространялись по всему телу волнами жара – обреченного, отчаянного, залихватски-беспечного и снова обреченного. И снова отчаянного. Пауза затягивалась, становилась невыносимой; Фабиан взывал молча к неведомым богам, которые бы дали ему ответ на один-единственный вопрос: насколько сильно изменился Аластер?
Аластер открыл глаза и медленно поднял руку. Он повертел ее перед своим лицом, поморщился и уронил ее.
– Фигня какая, – пробормотал он. – Что случилось?
Фабиан был готов к его пробуждению – он был уверен в этом до того мгновения, как ощутил на себе взгляд Аластера. Надо же – перелопачивать горы статей, пособий, выколачивать ответы из психологов самого разного толку, составить четкую и привлекательную стратегию, даже прокрутить в голове не менее пятнадцати вариантов развития беседы с человеком, побывавшим в коме, обзаведшимся комплектом новехоньких органов, подвергшимся радикальной чистке организма, чтобы с ухнувшим в бездну сердцем понять по безразличным, пустым глазам Аластера, что не годится ничего из заготовленного, а любая импровизация приведет к результатам куда более плачевным. Он ждал какой-то реакции, какого-нибудь призрачного знака, чтобы действовать дальше. Ему нужен был Аластер; Фабиан надеялся, что Аластер будет прежним – не тем, свидетелем чьих эскапад он становился в последние пару лет, тем сатиром, в которого Аластер превратился, – прежним, вездесущим, любопытным, ядовитым, надежным.
Отложив папку, подтянув кресло к кровати, Фабиан опустил голову рядом с ним. Действительно, что случилось? Отчего-то слова упрямо отказывались выстраиваться в красивые предложения. Некрасивых не хотелось – словно неверная интонация, неправильно подобранное слово, неудачный жест мог испортить ненадежное равновесие; и Фабиан молчал. Он поднял голову, посмотрел на Аластера, глядевшего на него по-прежнему безразлично, устало, отрешенно, положил руку ему на бедро, и прошло немало времени, прежде чем Фабиан начал рассказывать. Фразы получались сухими, безэмоциональными; Аластер слушал его, не меняясь в лице, глядя на него обреченно, совершенно равнодушно. Он мог быть уставшим, и Фабиан упрямо цеплялся именно за это объяснение – да, именно уставшим. Все-таки это непростая штука: прийти в себя в незнакомом помещении, увидеть суетящихся вокруг незнакомых людей, эти странные аппараты, которыми не пойми зачем нашпигована эта комнатушка, да при этом справляться с незнакомым организмом, который упрямо отказывается подчиняться и огрызается на требования вести себя как обычно головокружением, тахикардией, одышкой, чем угодно, слышать вопросы и не понимать их, возможно, ощущать боль. Потому что если причина безразличия Аластера была в другом, в тех причинах, которые отказывался принимать Фабиан, то дело было швах.
– Я смотрю, от мамулиных фондов все-таки есть польза, – устало прошептал Аластер и обмяк; через несколько секунд он закрыл глаза и выдохнул.