Валерия молчала и улыбалась. Улыбалась и Агния, но все менее задорно.
– Ты ей не завидуешь? – поинтересовалась Валерия. – Она смогла, а ты – упс.
Агния пожала плечами и сказала, что не собирается лезть в их с Фабианом отношения, но надеется, что Валерия не настолько дура, чтобы думать, что Фабиан хранит ей верность.
Эта шпилька тоже отскочила от Валерии, даже не оцарапав. Валерия охотно согласилась, что она не дура, и это объективное мнение многих людей из самых разных сфер деятельности. «Кстати, и Фабиана тоже», – мило улыбнулась она.
Все-таки Валерия могла собой гордиться. У нее и в глазах почернело, и в ушах зашумело, только когда она вышла из кафе и дошла до небольшого скверика. И на скамейке под вековым деревом, в двух метрах от пышной клумбы – что может быть романтичней – она почувствовала, как незнакомые ей чувства разрывают ей грудь. Валерии жутко захотелось позвонить Фабиану и заорать на него, потребовать, чтобы он подтвердил или – скорее всего, черт побери, подтвердил, но воспитание требовало прийти домой, промокнуть лицо мокрой холодной салфеткой, успокоиться и поправить макияж. Тем более Фабиан все равно должен был заехать за ней, чтобы отправиться на премьеру чего-то там.
========== Часть 22 ==========
Фабиан позвонил, чтобы предупредить, что возможно задержится на четверть часа на работе, но постарается быть у Валерии безотлагательно, чтобы забрать ее и успеть к началу представления. Она попыталась сказать, что предпочла бы остаться дома, потому что плохо себя чувствует, но Фабиан, который по ощущениям, которые наподобие медузьих щупалец заскользили по ее коже, по странной, совершенно незнакомой, жесткой интонации отвлекся от чего-то очень важного, коротко приказал ей собираться и быть готовой к выходу. Валерия задрожала, онемела, безвольно опустила руку, сжала кулаки. Фабиан занимался чем-то значительным где-то далеко; он сам был далеким, непонятным, пугающим. Она редко позволяла себе думать, что знает его, еще меньше – что понимает. И чем дольше они были знакомы, тем больше Валерия сомневалась, что в том, что она испытывает к Фабиану, на уважение отводится сколько-нибудь значительная доля. Она понимала, чем занимался отец и почему занимался этим – и уважала и его преданность работе, и его последовательность. Она смутно осознавала, чем живет ее мать и почему для нее это важно, и уважение пребывало в полумертвом состоянии. Валерия в общих чертах понимала, и чем занимается Фабиан: о его совете говорили все больше, Фабиан не чурался интервью и запросто говорил не только на самые разнообразные темы, но и в самых разнообразных регистрах – от обыденного, бытового до зубодробительно-схоластического. И при этом оставалось загадкой, почему он занимается именно этим. Валерия не понимала, что им движет, и ей было страшно признаваться в этом – в конце концов, ей кругом завидовали, мать, которая поначалу относилась к этому нищеброду с подозрением, – и та была горда своим будущим родственником, и какая разница, что он оставался темной лошадкой. Знакомые, наподобие той же Агнии Колмогоровой, откровенно пускали на него слюни, и не в последнюю очередь важным оказывались все более настойчивые слухи об очень привлекательных перспективах Фалька ваан Равенсбурга. Быть спутницей молодого, обаятельного и успешного политика – разве не здорово? Даже два первых качества не примиряли отчего-то Валерию с последним, но до этого не было дела никому. И она словно в трансе приводила себя в порядок, чтобы быть готовой, когда Фабиан приедет, и ей очень не хотелось разбираться в тех чувствах, которые тихо бурлили где-то глубоко внутри.
Фабиан предупредил ее, что заглянет, чтобы выпить кофе, и они вместе отправятся на премьеру; Валерия долго колебалась между желанием громко, драматично, ренессансно обличить Фабиана во всех грехах, как только он переступит порог, требованием ответить на все вопросы и вывернуть перед ней свою душу, и укромным, буржуазным, основательно вбитым в ее голову инстинктом прагматично выяснить, что, как и насколько выгодно, что значило ровный голос, обстоятельную беседу и минимум эмоций. Время от времени она порывалась посмотреть, найдется ли в ее квартире какое-нибудь оружие, которым можно перебить Фабиану руки-ноги, буде он начнет отпираться. Но когда он зашел в квартиру, все ее желания, все намерения и фантазии осыпались с нее пригоршней песка. Фабиан выглядел неприступным, смотрел на нее отчужденно и был похож на человека, который не до конца отошел от всепоглощающего жара схватки и, может быть, ищет возможности продолжить ее. Он сухо спросил: «Ты готова?», и Валерия не осмелилась ни возразить, ни ответить чем-то кроме кургузого «Да». Фабиан осмотрел ее, словно примерялся, откуда начнет свежевать, с головы или ног, и прошел мимо нее на кухню. «В таком случае через десять минут мы отправляемся», – бросил он на ходу.
В автомобиле царило удручающее молчание. Если Фабиан и чувствовал что-то такое, напряженное, то по нему невозможно было определить ничего. Он вел машину, смотрел на дорогу, изредка снисходил до кратких, безразличных вопросов, на которые Валерия не осмеливалась ни огрызаться, ни парировать их; она не смотрела на него: ее отчуждало настроение Фабиана, на фоне которого все трепыхания Агнии Колмогоровой казались тусклыми и совсем безобидными.
Фабиан остановил машину, заглушил двигатель и остался сидеть за рулем. Затем он повернулся к Валерии и прижался щекой к ее щеке.
– Извини. Что-то день сегодня выдался непростой. – Прошептал он.
Она выдохнула. Не то чтобы ей стало легче – едва ли это возможно. Но жесткий и широкий ремень, который сдавливал грудь, немного расслабился, дышать стало попроще.
– Тяжелый день? – спросила она, стараясь звучать легко и необременительно. Наверняка от нее ожидали что-то похожее.
Фабиан кивнул и огляделся, очевидно в поисках сумки. Увидев ее, проверив содержимое, он посмотрел на Валерию.
– Идем? А то как бы не опоздать. Хорошо у нас ложа. Только мы делим ее с Эриком и Борисом Дармштедтом.
– Дармштедт при необходимости может быть приятным собеседником, – выдавила Валерия.
Фабиан злорадно засмеялся и потянулся к ней, чтобы чмокнуть в щеку; он отстранился и коротко поцеловал ее в губы.
– А ты язва, – одобрительно произнес он,глядя ей в глаза. В приглушенном свете, наполнявшем машину, его глаза казались черными; они мерцали, в них отражались огни извне, и глаза Фабиана казались сосудами, наполненными магмой, наверное, или смолой. Ему трудно было противопоставить что-то, и тем менее на это была способна Валерия. Наверное. – Кстати, Велойч оценит это по достоинству, если ты вдруг решишь похамить ему.
Он погладил ее по руке. Валерию обжег этот жест – и странным образом согрел. Фабиан был не против, когда она молчала, он часто казался удовлетворенным, когда она огрызалась, и в чем Валерия не сомневалась никогда, так это в том, что он поддержит ее. Неизвестно, насколько он был искренен, едва ли он вообще был искренним, но в надежности ему не откажешь.
Не меньше, чем простой жест, Валерию успокаивали, уверяли в собственной силе и – она не могла подобрать нужных слов – привлекательности, наверное, достоинстве другие жесты Фабиана. Он подтянул ближе к ней свое кресло, облокотился о спинку ее кресла, положил поверх ее рук, которые Валерия сцепила в замок, свою руку. Он говорил о чем-то серьезным с Велойчем и этим Дармштедтом, которого Валерия находила куда более привлекательным, чем ящерицу Велойча, изредка взмахивал рукой, но снова опускал ее поверх ее рук. Валерия осматривала зал, выискивая – кого-нибудь. Дуру Колмогорову. Стерву Рушити.
Которой не было на премьере. Колмогорова была и следила за ней. Валерия встретилась с ней взглядом, задержала его на пару секунд и перевела его на Фабиана. Он, заметив его, склонил голову привычным, знакомым ей жестом и спросил:
– Лери?
– Я бы не отказалась от кофе, – произнесла она.
Фабиан прищурился. Он явно что-то унюхал, не мог не унюхать, с его-то чувствительностью к таким вещам, решила Валерия. И его это развлекало. Просьба Валерии – если ее толковать именно как просьбу, а не как желание пойти самой в кафетерий и мирно посидеть с чашкой кофе там – показалась ему лукавой, Фабиан отчетливо видел в ней двойное дно; именно это читалось в его взгляде. Ну и шут бы с ним. Он ухмыльнулся, поцеловал Валерию, причем демонстративно, откровенно играя на публику, и встал. Валерия смотрела на сцену, но она была почти уверена, что Колмогорова наблюдает за ней.