Дармштедт поинтересовался ее мнением о представлении, со вниманием выслушал Валерию, попытавшуюся ограничиться общими фразами, снова повернулся к Велойчу, и они перешли к очередному раунду своих дебатов о чуждых ей темах. Фабиан вернулся с кофе, который Валерии был не очень нужен, стал за ее креслом и опустил руки ей на плечи. Он читал ее как открытую книгу, стервец. Валерия не удержалась и посмотрела на Агнию Колмогорову. Та увлеченно смеялась шуткам своего спутника.
После премьеры, после фуршета, после бесконечных разговоров, в которых Валерия мало что понимала, в отличие от Фабиана, после ядовитых шуток Велойча, которыми тот усердно осыпал Фабиана, оказаться в тишине автомобиля казалось блаженством.
– Я что-то устала, – осторожно произнесла Валерия.
Фабиан криво усмехнулся, но промолчал.
У двери квартиры Валерия еще раз сказала, что устала. Фабиан молчал и смотрел на нее. Она отвела глаза.
– Мне все-таки кажется, что я вправе рассчитывать на объяснения. Или я неправ? – вежливо осведомился он.
У Валерии загорелись уши, и она поежилась. Глупостью это было, но она чувствовала себя виноватой. Она – не Фабиан.
– Лери, дорогая, что случилось? – вежливо осведомился он. – Ты разругалась со своим парикмахером, истыкала его маникюрными ножничками до смерти и вбросила его в шахту лифта его труп? Тебя застукали журналисты, когда ты танцевала голой перед Госканцелярией? Или ты опустилась до того, чтобы надеть платье из коллекции прошлого сезона? Что?
Последнее слово показалось куда более похожим на удар хлыста.
Валерия вздрогнула и опустила голову.
– Может быть, есть смысл зайти в квартиру и обсудить твои беды в ней, а не развлекать твоих соседей? – Любезно предложил Фабиан. Валерия почти физически ощутила, как ее щеку обожгла пощечина. Она открыла дверь. Фабиан, помедлив, осмотревшись, вошел за ней.
Он уселся в кресло, положил ногу на ногу, приготовился слушать. Валерия смотрела на его руки, безмятежно лежавшие на коленях, на его ноги, ботинки, и не знала, с чего начинать. Она очень хорошо помнила слова Агнии Колмогоровой. Очень хорошо помнила и Александру Рушити, понимала, как хорошо они могли бы смотреться вместе, даром что она старше Фабиана; у них могло быть много общего, они могли бы куда лучше понять друг друга, чем она и чуждый ей, незнакомый сейчас Фабиан. И вместе с тем – куда деть боль, как избавиться от нее?
– Дорогая, я жду. Или мы сходимся на мысли, что у тебя было дурное настроение из-за… – Фабиан двусмысленно замолчал и многозначительно повел плечами, – по физиологическим причинам, и я успокоенный отправляюсь домой? Осмелюсь наметить, что мне завтра на работу. И тебе тоже не мешало бы отдохнуть. Не так ли?
Валерия подняла глаза на его лицо. Уголки его рта, его скрытно-чувственного, подвижного рта, способного на всевозможные шалости в той же мере, что и на жесткие выпады, были приподняты, словно намекая: здесь должна быть улыбка, но я не считаю ее возможной, хотя и пытаюсь оставаться вежливым. Глаза были прищурены и сверлили ее, разрывая плоть, извергая брызги крови, плоти и надежды. И он не желал помогать ей, словно все благие намерения остались в театре в чашке с выпитым кофе.
Фабиан не был намерен отступать. И Валерии очень не хотелось узнавать на своей шкуре, на что он пойдет, чтобы вытрясти из нее признание. И она выдавила его из себя. О том, что Агния Колмогорова рассказала ей, что у него была связь с той Рушити.
Он поднял подбородок и слабо улыбнулся. Было невозможно понять, что он думает, и куда меньше – что он чувствует.
– Была, – хладнокровно признал он. – И?
Она выдохнула и уставилась на него.
Действительно: и? Он изменил ей, и это нехорошо? Неправильно? Плохо? Аморально?
– Если ты увлекся ей, может, лучше, чтобы вы и дальше были вместе? Можно расторгнуть помолвку, тем более мы так и не назначили дату свадьбы.
Валерия осеклась. Слова казались разумными, когда она их подбирала. Все время, начиная с момента, когда она пришла домой, все время, которое она провела в машине, в театре, снова в машине. Даже в те мгновения перед тем, как произнести их. И они звучали глупо, произнесенные перед Фабианом, который и улыбаться перестал.
– Давай назначим. – Произнес он ледяным тоном.
Валерия открыла рот, чтобы сказать, что это вдвойне жестоко со стороны Фабиана, и не смогла. Под его взглядом у нее обездвижились голосовые связки, занемели губы и враз забылись все слова.
– А она? – беспомощно спросила Валерия наконец.
– Лери, дорогая, – после бесконечной паузы сказал Фабиан. – Мне очень жаль, что длинные языки донесли до тебя эту глупую сплетню. Я признаю, я оступился. Но этому место в прошлом.
Он встал.
– Кажется, мне стоит сейчас оставить тебя в покое и не навязывать мою компанию, хотя я делаю это с тяжелым сердцем. Я могу рассчитывать на твое благоразумие? – спросил он.
Она смотрела на него не мигая.
– Ну да, я не хочу и из-за тебя дневать и ночевать в медцентре, – хмуро признался Фабиан, отворачиваясь. – Это слишком большое испытание для моей нежной психики.
Последняя фраза вертелась в голове Валерии всю ночь. Он издевался над ней – или над собой – или был серьезным – или пытался пошутить, пусть и неловко – что?
Фабиан опустился перед ней на корточки, положил руку Валерии на колено. Она отклонилась назад и отвела голову, словно ждала от него еще одного удара. Он посмотрел на нее, взял за руку, прижался щекой к ее ладони. Щетина едва ощутимо царапала ее ладонь, и Валерии казалось, что это – странная, стыдливая и отчаянная ласка.
– Я позвоню, когда доберусь домой, – тихо сказал Фабиан и встал. Он поцеловал ее в щеку и ушел.
Он хотел надеяться, что в голове у Валерии не роятся самые несуразные мысли вроде жажды отомстить всем и в первую очередь себе самой; еще одного упражнения в милосердии, как с Аластером он себе не желал. Но и навязывать ей свое общество казалось Фабиану куда более глупой идеей, как бы она не взбрыкнула.
Фабиан позвонил ей, когда поставил машину на стоянку, и все время, поднимаясь в квартиру, заходя в нее, он говорил с ней, спрашивал о премьере, об учебе, о том, где она хочет проходить стажировку, предлагал свою помощь; Валерия, сдержанная поначалу, отвечавшая односложно, оттаяла, в ее голосе заискрился интерес, любопытство, когда Фабиан начал рассказывать о новом проекте, который они с Велойчем затевают – на Крайнем Севере, промышленный комплекс с полным циклом. Он даже пообещал замолвить за нее словечко, учуяв, что она не просто заинтересовалась – загорелась азартом. В этом комплексе и производственный цикл был невероятным, автоматизированным на девяносто процентов, и материалы, применяемые в строительстве, – уникальными. Но невозможно было провести все время до утра за болтовней, приходилось думать об отдыхе; Валерия отвечала все немногословней, ее голос снова потускнел, и Фабиан пожелал ей спокойной ночи.
Ситуация казалась ему глупой. Все, что он мог сказать на странные обличения Валерии, – это «И что?». Ни сама связь с Александрой Рушити, ни ее послевкусие не казались Фабиану чем-то выдающимся, чем-то, из-за чего стоило ломать копья. На его счастье, Александра продемонстрировала чудеса благоразумия, не пытаясь ни затянуть отношения, ни предать их огласке. Ему было интересно, как эта дура Колмогорова о них разнюхала, вроде не настолько Александра неблагоразумна, чтобы трепаться о том, что с готовностью бухнулась на спину перед почти женатым человеком. Это ударило бы в первую очередь по ней. С Александрой было неплохо, Фабиан и она сохранили возможность улыбаться друг другу и если не радоваться очередной встрече, то не испытывать неловкости точно. Дело было прошлое и явно не то, о чем следовало помнить. Ему хотелось немедленно позвонить Александре и потребовать, чтобы она выяснила, как Колмогорова узнала об их связи, но едва ли она расценила полночь уместным для звонка временем. И наверное, стоило бы поговорить с мамашей Оппенгейм, чтобы она проследила за дочкой. Но Фабиан скривился от самой мысли о том, чтобы идти к этой каменной бабе, каяться, просить – она наверняка восторжествует и после этого будет смотреть с этакой снисходительной миной на лице. Удручающе.