Он встречал ее в аэропорту; Валерия возликовала про себя, что он не приволок какой нибудь остромодный и остродизайнерский веник из цветов, то есть то, что людьми непритязательными называлось букетом. И – привычно в последнее время – когда Фабиан был далеко, она с легкостью мирилась с его присутствием в ее жизни, скучала, не без этого, не морщилась от неприятного царапающего ощущения, напоминая себе, что вот еще несколько месяцев, и на ее вольной жизни можно будет поставить крест: мама потирала руки, предвкушая свадебные хлопоты. Завидев его, Валерия словно преодолевала какую-то стену, которая могла быть из тонкой, почти неощутимой пленки, но оказывалась неподатливой. И Валерия застыла на секунду, завидев Фабиана – а он сидел в кресле, развалившись, вытянув длинные ноги, одетый обыденно, непритязательно, и все равно привлекая взгляды – и под его взглядом, его приветствующей улыбкой заставила себя сделать следующий шаг, разорвать эту пленку, улыбнуться ему почти искренне и пойти навстречу.
Фабиан подошел к ней, забрал ее несессер, чемодан, беспечно чмокнул в щеку и сказал что-то легкомысленное о том, что она выглядит подозрительно отдохнувшей после практики, которая должна была быть напряженой. Как будто давний приятель, он вел себя ровно, дружелюбно, безупречно и совершенно безэмоционально. Валерия была не против, она сама не любила слишком бурного проявления чувств, и все равно ее глодал совсем маленький червячок недовольства. Она привычно взяла его под руку, ответила неловкой шуткой; ее сердце на мгновение замерло, когда Фабиан улыбнулся скупой, но проказливой, мальчишеской улыбкой, и оказалось возможным и даже приятным склонить голову к его плечу и расслабиться.
А Фабиану было любопытно, что такое творится в ее голове. Вот выходила Валерия из терминала, такая сосредоточенная, задумчивая, увидела его, и словно закаменела на секунду. Даже меньше, мгновение, ни глазом моргнуть, ни пожелать доброго вечера. Ему не могло показаться, по ее лицу скользнула отчетливая тень – и тут же растворилась, и вот Валерия улыбается искренне, неподдельно радуется, по-детски сердится, что Фабиан слишком ее опекает, охотно берет его под руку. Следует ему озабочиваться, или это всего лишь игра света?
========== Часть 24 ==========
Несмотря на всю свою статичность, сомнамбуличность даже, Государственная Канцелярия могла оказаться и оказывалась очень полезной службой. Фабиан понимал это, ощущал тем органом, который мог не иметь физического вместилища в его теле, но присутствовал, ощутимо определялся в его жизни; во избежание пошлости не хотелось называть это чувство интуицией, предчувствием – может быть, или каким-то-то иным словом, до сих пор не существующим в языке. Государственная Канцелярия казалась колоссом на глиняных ногах – слишком многим. Тот же Эрик Велойч позволял себе снисходительные шуточки в адрес Госканцелярии: и штат-то у нее был так себе, скудноват, и здание ей отгрохали несуразное – со стороны Площади Первой Республики мощное, узловатое, казавшееся в сумерках зловещим, со стороны Консулата – невзрачное, больше напоминавшее захолустную социальную контору; и инфоканалы-то жили недели, месяцы без того, чтобы хоть как-то вспомнить о Госканцелярии в своих репортажах. Фабиан посмеивался над этими шутками, лениво размышляя: действительно ли хитрый лис Велойч считает, что Госканцелярия совершенно бесполезна, хочет ли он убедить в этом Фабиана – или напротив, намекает, чтобы как раз и к этому присмотреться, а затем и воспользоваться, чтобы осторожный Велойч посмотрел, убедился, что Госканцелярия может быть эффективной, и сам начал прибегать к ее помощи?
Штат у Государственной Канцелярии был очень скудным. Бюджет – тот впечатлял, но впечатлял человека несведущего. Фабиан, узнав о нем, долго не мог поверить. Годовой бюджет Десятого Консула, то есть его бюджет, был в полтора раза больше, а он был один из десяти – равный среди равных, обладавший полномочиями, чтобы запустить руку и в совокупный бюджет Консулата, буде такая необхдимость возникнет, но при этом и ответственность за ту же государственную безопасность деливший на десять. А Государственная Канцелярия ведь выполняла функцию балласта, уравновешивая не только Консулат – гидру вместо главы – с Магистратом, Сенатом и Судом Республики, но и присматривая за локальными властями, проводя ревизии всего и вся, и прочая, прочая. Функций у Госканцелярии было не так чтобы много: одергивать зарвавшихся мальчишек-консулов, одобрительно кивать старцам в сенате и снисходить до магистратских чинуш, и при этом функции были сформулированы удивительно общо; иными словами, Государственная Канцелярия могла вмешаться в любое дело, если расценивала его как значимое для безопасности. Полномочий у Госканцелярии было шиш и немного, но и они были сформулированы дивно невнятно: иными словами, Госканцлер половчее мог не только сунуть свой нос в любое дело, но и решить это дело по своему усмотрению. А с ним и служащие Госканцелярии рангом поменьше могли обеспечить головную боль не одному государственному служащему – если бы у них дошли руки. Наверное, в том, что штат Госканцелярии был ничтожно малым, заключалась одновременно и злая насмешка, и вневременная мудрость Первых Консулов: советники могли испортить жизнь кому хочешь, если бы хотели, но при этом были завалены утомительной, скучнейшей, однообразнейшей бумажной работой по самое темечко и на злопыхательство времени не находили. Республика выросла территориально в полтора раза, и это не считая условно-добровольно присоединившихся доминиумов, демографически – так и во все четыре, а Госканцелярия как была скучным заведением по призору и назиданию, так им и оставалась.
Фабиан не погнушался завести в ней знакомства. Почему бы нет – свои люди нужны везде, особенно там, где хранятся всякие там государственные печати и государственные договоры. Эрик Велойч на его маневры смотрел настороженно, не одобрял, но и не отговаривал, сам ограничиваясь приятельскими отношениями с Михаилом Томазиным и вымученно-дружескими с Содегбергом. Он рассматривал необходимость прикармливать советников из Госканцелярии как вынужденное, пусть и совсем незлое зло, следил за тем, чтобы самым выдающимся доставались приглашения на различные мероприятия, время от времени – совсем редко – сам снисходил до мероприятий в канцелярии и долго жаловался потом, какая у него развилась аллергия в этом рае таксидермиста, но не более того. И Фабиан отчасти понимал это: для того, чтобы использовать Госканцелярию в своих целях, нужно было, во-первых, убедить скучного, безразличного ко всему, кроме своих бумажек, чиновника, что дело, по которому его беспокоят, представляет ценность с точки зрения государственной безопасности, затем ждать долго, бесконечно долго, пока случай рассмотрят и по нему вынесут решение, а затем еще и на уровне какой-нибудь Тайной Полиции дергать за ниточки, чтобы решение было приведено в исполнение. Проще обратиться в Тайную Полицию напрямую. Конечно, решение советника Государственной Канцелярии не рисковали оспорить даже судьи Высшего Суда Республики, и с этой точки оно представлялось сверхнадежным, но ждать восемь-десять лет? Шустрость офицеров Тайной Полиции была куда более привлекательной. Конечно, если бы дело попало на ревизию в ту же Государственную Канцелярию, оно могло бы быть решено диаметрально противоположным образом, но: за те же восемь-десять лет чего только не случится. Поэтому даже Велойч, даже элегантный, неторопливый Велойч предпочитал орудовать, не вовлекая в свои козни Госканцелярию. А Фабиан считал: зря.
Он держался настороже с Томазиным. Чувствовал ли тот это или нет, Фабиана не особо интересовало; чувства следовало оставить возвышенным и трепетным душам вроде актрисулек и актерчиков из сентиментальных сериалов. В поведении же Томазина ничто не говорило о том, что он опасался Фабиана или подозревал его в двойной игре. Он не задумываясь рассказывал о Содегберге, обсуждал с Фабианом какие-то дела, считавшиеся в унылой Госканцелярии злободневными: например, оплошности в протоколе на последней встрече глав государств – это злой умысел или преступная небрежность, и не следует ли в следующий раз поручить разработку протокола службе Третьего Консула? Следует ли рассматривать попытку реформы системы заповедников, резерваций и национальных парков как опрометчивую или как соответствующую экологической и политической безопасности Республики? Расширение территории столицы – необходимо, и не лучше ли продолжить благословенную традицию городов – промышленных спутников и городов-дормиториумов. И прочие не менее увлекательные темы. Фабиан активно обсуждал их с Томазиным, испытывая к нему уважение и теплые, почти родственные чувства, несмотря на невероятную, зубодробительную занудность оного. Заодно он и полагал, что имеет все основания называть себя самым осведомленным о здоровье Содегберга человеком. И еще кое-что. И кроме этого, приятельские отношения с Томазиным позволяли ему по-дружески заглядывать в Канцелярию, распивать чашечку чая с ним, а затем наведываться к паре-тройке других людей.