– Так Фабиан имеет отношение к этой истории? – терпеливо спросила она.
Оппенгейм посмотрел на нее, словно размышляя: говорить правду – или пожалеть ребенка?
– Лери, милая, – задумчиво начал он. – Видишь ли, я поддерживаю неплохие отношения с Консулатом. Но я простой чиновник в Магистрате, и что за подводные течения доминируют в их закрытом клубе, знаю не очень хорошо. Представляю, о многом догадываюсь. В конце концов, опыт, опыт. Опыт позволяет мне приходить к некоторым заключениям. Возможно, Фабиан имеет какое-то отношение к этой истории. Но все-таки он пока еще недостаточно влиятелен, чтобы устраивать такие зрелища, не оглядываясь на того же Велойча. Ты понимаешь, о чем я?
Валерии неожиданно стало смешно. Слова отца были разумными до такой степени, что в них невозможно было верить. И кроме того, она многократно была свидетельницей того, как Фабиан говорил с тем же Велойчем. Еще вопрос, кто на кого оглядывался.
Фабиан не избежал участи Оппенгейма: Валерия принялась расспрашивать его. Он нахмурился, когда Валерия спросила, какое отношение он имеет к кампании против Колмогорова и Агнии.
– Кампании? Против? – он недоверчиво хмыкнул. – Лери, кампания – это множество действий, тактически разнообразных, но стратегически подчиняющихся одной цели. Разве это мы наблюдаем в случае с Колмогоровым и его кланом? Вот они долго-предолго вели кампанию по подчинению всех образовательных и попечительских учреждений себе или своим фондам. А в их отношении ведется всего-то пара-другая расследований. Делов-то.
– Фабиан, – кротко возразила Валерия, – пара-другая расследований, пара-другая журналистских расследований, пара-другая сюжетов на инфоканалах, пара-другая намеков всем Колмогоровым, что их присутствие нежелательно. Это ли не множество действий, тактически разнообразных, но подчиняющихся одной цели?
– Какой? – тут же спросил Фабиан, с интересом слушая ее. Валерия удивилась: он оживился, более того, он находил разовор увлекательным, судя по тому, как сощурились его глаза и заулыбался рот. Этот выразительный, но умеющий молчать рот – улыбался мягко и одновременно дерзко, словно провоцировал: ну скажи, давай, говори!
– Уничтожить Колмогоровых. – Она пожала плечами и уселась по-турецки.
– Зачем? – Фабиан вытянул ноги и подпер рукой голову. Он улыбался, глядя на Валерию – он любовался ею.
– Откуда мне знать? Возможно, у Колмогорова в Магистрате завелись недоброжелатели. И… хм, – она вспомнила отца, и ей стало смешно. Весело хихикнув, она произнесла наставительно, стараясь имитировать интонацию отца: – Разумеется, многие чиновники Магистрата близки к тем или иным консулам, но едва ли они знают, какие подводные течения доминируют в вашем закрытом клубе. Возможно, Колмогоров случайно оказался в одном таком, и его захватило в какой-нибудь водоворот. Он ведь был близок с Садукисом? А тот сейчас пишет мемуары на Лазурном Берегу.
– Узнаю Геркулеса по ноге, – развеселился Фабиан. – Тестюшка провел с тобой политинформацию, я так понимаю. Лери, дорогая, какой закрытый клуб? Какие подводные течения? При отцах-основателях можно было об этом говорить, тогда Консулат был отвратительно громоздким и неповоротливым монстром, а сейчас я чихну в своем кабинете, и мне на сорока инфоканалах говорят: «Будь здоров, Фальк ваан Равенсбург». Я диву даюсь, какие сплетни бродят о сирых и убогих консулах в Магистрате. Мы там случайно ванны из крови девственниц не принимаем?
– Ты действительно не имеешь никакого отношения к этому процессу против Колмогоровых? – настойчиво спросила Валерия.
Улыбка Фабиана потускнела.
– В мои обязанности входит контроль образовательной политики, в том числе и среднего образования. Как ты думаешь, я могу игнорировать реформу Колмогорова и ее последствия? Разумеется, мне приходится сталкиваться с этим. – Терпеливо ответил Фабиан.
Валерия рассчитывала услышать пояснения. Но Фабиан молчал. Улыбался, смотрел на нее и ждал.
Ей жутко хотелось спросить: а Агния? Она права, и ты действительно мстишь ей? И при этом Валерия понимала: благонравные женщины, и она – одна из них, не допускают даже мыслей о том, что в мире, в котором они живут, существует месть. Более того, они не могут оскорбить таким предположением их близких. Спросить Фабиана напрямую, приложил ли он руку к крушению Агнии Колмогоровой – так он рассмеется в ответ либо отшутится. Не спрашивать – подтвердить себе, что она хочет сойти за благонравную женщину, а Фабиану – неизвестно, что он подумает. В любом случае они оба будут недовольны друг другом, а Валерия – еще и собой.
– А с фондом Агнии тебе приходилось сталкиваться? Она уверена, что ты разрушил его. – Сказала она.
– Подумать только, – печально протянул Фабиан. – Она пытается заявить, что после нее в ее фонде было что разрушать?
– Ну… – Валерия пожала плечами. – Добить, к примеру.
– Лери, милая, – восхитился Фабиан. – Ты так кровожадна.
Она засмеялась. Затем вздохнула и решилась:
– Так ты действительно не пытался наказать ее…
Она подняла на него глаза. Ей было неловко. А Фабиан смотрел на нее, не отрываясь и не моргая. Улыбался и ждал.
– Что она рассказала мне о… об Александре Рушити и тебе. – Наконец справилась и произнесла она.
Фабиан поднял брови.
– Еще раз. – Смиренно сказал он. – Какая-то девка заявляет тебе, что Десятый Консул вместо своих обязанностей занимается фигней, прыгая по инфоканалам и требуя, чтобы о ней говорили только плохо, и расхерачивая полудохлый фонд, который в лучшие свои времена не обслуживал более полутора десятков детей в год. Так?
Валерия поморщилась. Звучало нелепо.
– Так, – кисло призналась она. – Глупость какая.
Фабиан развел руками: мол, я всего лишь резюмировал твои слова.
Валерия пожала плечами: мол, согласна, нелепость. И – она не верила ему.
Фабиан видел это; Валерия училась жить в его обществе – владеть собой; отбиваться от нападок, нанося болезненные удары; вести себя невозмутимо, хотя внутри ее все кипело от самых разных эмоций, делать вид, что ей если не нравятся, то по крайней мере увлекают новомодные веяния, а самое главное – делать вид. Она делала вид, что верила ему, и ему очевидно было противоположное. Пытаться и дальше убеждать ее, что он ни к чему такому отношения не имеет, об Александре не помнит, а Аглаю не считает достойным объектом для своего коварства, значило если и не проигрыш, то крайне расточительную победу. Эта новая Валерия настораживала и – привлекала. Она давно перестала быть замкнутым, стеснительным подростком, превратилась в сдержанную, отстраненную женщину. С ней было и просто, и сложно иметь дело: Валерия вынужденно соответствовала внешним правилам общества, но жила по своим собственным убеждениям. И, кажется, именно эти внутренние ее убеждения, о которых она нечасто говорила и – за редким исключением – следовала, понуждали ее сомневаться в маневрах Фабиана, хотя правила поведения заставляли прекратить разговор на щекотливую тему.
– Наверное, тем более бессмысленно предполагать, что если я попрошу тебя вмешаться и как-то заступиться за нее, ты сделаешь это, – произнесла Валерия. Она ведь обещала Агнии, что сделает все от нее зависящее.
– Абсолютно, – охотно согласился Фабиан.
– Это хорошо, – неожиданно ухмыльнулась она. Фабиан изобразил на лице глубокое разочарование от такой ее черствости, страдальчески протянул: «Лери…», хотя в его глазах плясали черти, и Валерия захохотала. Все-таки в этом что-то было – знать, что есть люди, готовые за нее заступиться.
Фабиан настоял на том, чтобы Аластер избавился от своей прежней квартиры и вселился номер в гостинице, который ему в любом случае предстояло занимать не более двух недель. Аластеру хотелось спросить: «А что потом?», но не хватало духа. Фабиан же не стремился делиться своими планами на его счет. Пока в один вечер не позвонил ему и не сообщил, чтобы он паковал чемоданы, потому что за ним наконец заедут.
Сердце Аластера глухо ухнуло вниз, а затем отчаянно заколотилось, на лбу выступила испарина, кожу обожгло холодом.
– Куда?! – крикнул он, наконец собравшись с силами, но Фабиан уже отключился.
Аластер сидел, трясясь от озноба, и сжимал коммуникатор. А время утекало.