Человеку неподготовленному такие странные предпочтения холеного, лощеного, избалованного цивилизацией Фабиана могли показаться странными, но он сам только пожимал плечами: мало иметь доступ ко всем благам цивилизации, к распоследним косметическим и косметико-коррекционным процедурам, нужно, чтобы и за фасадом было что-то. Он охотно развлекал себя ни к чему не обязывающим флиртом, ни к чему не обязывающими приключениями с холеными, лощеными, избалованными цивилизацией, обточенными многочисленными косметико-коррекционными процедурами женщинами, но охотно говорил о «нас с Валерией», «моей невесте» или «моей будущей жене». Свадьба все откладывалась, Валерия сама вспоминала о том, что им все-таки придется рано или поздно пожениться, только мимоходом, и при этом они считались чуть ли не образцовой парой. Фабиан был привязан к Валерии, она отвечала ему тем же, но никто из них не заводил речи о свадьбе. Валерии предстояло закончить образование, и это было отличным предлогом в очередной раз отложить ее на неопределенный срок.
После года с небольшим скрупулезных исследований, обработки архивов и боев с редакторами Фабиан наконец признал: воспоминаниям быть. Огберт был рад и сразу же потребовал, чтобы на информационном портале Государственной Канцелярии появилось сообщение о готовящихся к публикации воспоминаниях Содегберга. Консулы встревожились, потребовали ознакомиться с черновиком, и Фабиан угробил еще около месяца на согласования, а то и просто на то, чтобы отстоять свое право представить материал так, а не иначе. И наконец свершилось: презентация мемуаров Аурелиуса Мелха ваан Содегберга.
Она была организована Консулатом, а значит с присущей ему помпезностью. Огберт дал интервью центральному инфоканалу, в котором отозвался неодобрительно об этом желании Консулата перетянуть одеяло на себя. Дармшедт тут же отозвался в интервью тому же инфоканалу, что Содегберг был фигурой, значимой для политической жизни всей республики, а не только Канцелярии, и желание Консулата воздать ему должные почести на государственном уровне вполне объяснимо. Велойч тоже немного пошипел в адрес Огберта; Фабиан от интервью отказался, но пригласил Огберта на ужин и развлек его незатейливыми историйками о болезненно раздутом самолюбии некоторых государственных деятелей.
По забавной иронии судьбы презентация книги совпала с отставкой Армушата и еще пары людей – из тех, связанных с отставкой Альбриха. Но публикация освещалась широко, а отставка Армушата и иже с ним не интересовала практически никого. Оппенгейм сотрясал кулаками, обвиняя и в этом самоуправстве Фабиана; но Фабиан снизошел до семейного ужина с Оппенгеймами – и хоть бы слово было произнесено об этом. Оппенгейм вел себя тише воды, ниже травы: потому что Огберт, о чьем приятельстве с Фабианом не шептался только ленивый, лично курировал проверку Госканцелярии в транспортном совете Магистрата. Армушат, ушедший в отставку не в последнюю очередь из-за этой проверки, предпочитал проводить как можно больше времени за границей, чтобы, если что, остаться там навсегда.
Презентация была чуть ли не событием месяца: на нее жаждали попасть многие и многие люди, те билеты, которые поступили в продажу, были раскуплены в мгновение ока; Консулы и высшие чиновники Госканцелярии воспользовались своим правом приглашать людей не по списку, и гостей набилось, как селедок в бочке. Валерия скучала рядом с Фабианом; он сам просто скучал. Чтобы хотя бы ей скрасить досуг, он познакомил ее со своими знакомыми, занимавшимися разработкой каких-то невероятных проектов и с чувством выполненного долга отправился в свободное плавание.
О, как был удивлен Фабиан, когда к нему подошел Альбрих.
– Читал, удивлен, как ловко ты обыграл мою отставку, даже благодарен, – сказал он. – Хотя сделать из записок этого чокнутого зануды что-то удобочтимое – для этого нужна невероятная ловкость.
– Позволь обратить твое внимание, что я угробил на это почти год, и еще пару месяцев – редакторы из лучших, – усмехнулся Фабиан. – Рад, что ты не ощутил себя оскорбленным.
– Можно подумать, тебе было до этого дело, – хмыкнул Альбрих, глядя на него. Фабиан вспомнил, сколько их было, таких странных, обжигающих, требовательных взглядов в свое время.
– Не то чтобы было, – признался он. – Но… хм. Но. Да, было.
Альбрих молчал. Смотрел на него, улыбался поверх бокала, ласкал его взглядом, черт побери, и молчал.
Фабиан поинтересовался, как он живет. Правда ли, что собирается жениться. Как ему работается там, где он работает. Альбрих охотно отвечал, сам спрашивал Фабиана, чем он жив, отпускал комплименты в адрес Валерии, хвалил Фабиана за достойный выбор – и смотрел на него, не сводя глаз.
Это было странно – смотреть на Альбриха как на равного, вспоминая то свое увлечение, граничившее с одержимостью, начинавшееся неторопливо и внезапно закончившееся. Фабиан понимал, что им двигало тогда, потому что Альбрих говорил с ним, как если бы соблазнял. Не соблазнял на самом деле, просто не мог ничего с собой поделать – для него это было даже не инстинктом, а чем-то большим.
– Я рад, что та херня с моей отставкой не отразилась на твоей карьере, – наконец признался Альбрих. – Хотя помнится мне, я отчаянно хотел поначалу, чтобы и тебя швырнули в бездну. – Он упрямо удерживал улыбку на своем лице, но на секунду она превратилась в кровожадный оскал. – Я был зол на тебя, Фабиан, отчаянно зол. Но, наверное, оно и к лучшему, что… – он облизал губы, подбирая слова.
– Угу, – скрипнул зубами Фабиан. – Попробуй-ка, подбери слово. Расстались, – напыщенно произнес он, криво усмехаясь.
– Я… – Альбрих запнулся, отвел от Фабиана глаза. – До сих пор представляю себе, что было бы, если бы я смог удержать тебя. Если бы ты решил остаться со мной. Тысячу раз хотел послать за тобой Никоса с наказом не возвращаться без тебя. До сих пор хочу, – он смог улыбнуться Фабиану. – До сих пор. Наверное, если понадобилось бы отдать все, что у меня есть сейчас, отдал бы. – Альбрих невесело засмеялся. – Нет, едва ли. После всей круговерти в нынешнем Консулате, дьявол раздери, Фабиан. Как я рад, что у меня больше нет на тебя никаких прав.
Фабиан видел его в компании других людей, в центре внимания, очаровательного, довольного жизнью Альбриха, не смотревшего на него, но знавшего, знавшего до миллиметра, где стоял и что делал Фабиан. И Велойча, недобро следившего за ними обоими.
Жизнь продолжалась. У Альбриха. У Фабиана. И словно в насмешку – у Валерии. Оппенгейм попросил о встрече, и он выглядел старым, жалким, съежившимся.
– Валерия выходит замуж, – сразу же, даже без приветствия сказал он.
========== Часть 29 ==========
Не рискнув брать отпуск, Фабиан придумал себе какой-то невнятный повод для посещения очередной строительной площадки промышленного корпуса нового поколения, которая по несчастливой случайности располагалась в жалких сорока километрах от поселка, в котором размещались ученые, инженеры и строители, в котором же, по утверждению папы Оппенгейма Валерия выходила замуж. И если пилот самолета был удивлен неожиданным решением десятого консула отправиться на инспекцию, совершенно ненужную никому, кроме людей, которых он желал наказать, то виду не подал. Терпеливо дожидался господина десятого консула, стараясь не зевать. Фабиан кивнул ему, прошел в салон, тяжело опустился в кресло и закрыл глаза. Разрешение на вылет в любом, даже самом экстренном случае поступало не сразу, поэтому у него было время подумать, позлиться – посмеяться.
Когда этот старый образина вывалил на него известие о твердом и непреклонном желании Валерии выйти замуж, Фабиан не поверил. Подумал еще, о какой такой Валерии идет речь и почему этот дурак решил, что Фабиан непременно должен быть поставлен в известность об этом. До него не сразу дошло, что речь идет о его Валерии; куда медленнее, если уж на то пошло, чем о том, почему Оппенгейм прискакал к нему. Этот старый лис ведь был близок с Армушатом в прошлом; в последнее время – куда меньше, смотрел издали, как Госканцелярия все энергичней изучала документацию совета, в котором Армушат был главным, посылала на ревизию один за одним проекты, в которых он принимал участие, и не вмешивался. Поначалу пытался, говорил с Фабианом, осмеливался кричать на него, требовать. Магистр – у консула – требовать. Государственный канцлер Огберт поинтересовался однажды на расширенном заседании Магистрата, так ли хороша отчетность по новому комплексу линий сообщения, как доклады господина магистра Оппенгейма. Фабиан задумчиво смотрел в окно и совершенно не интересовался происходящим. В отличие от Велойча – тот-то был захвачен происходящим. Отчетность была так себе; Госканцелярия нашла возможность удовлетвориться ею, но не безусловно. Оппенгейм начал относится к Фабиану с куда большим уважением. Армушат – тому было почти все равно. Он пытался найти себя в каких-то заграничных фондах, все больше общественных; политические многозначительно кивали головой в сторону Альбриха и посмеивались. Дорога в Республику была ему заказана, а Фабиан бросил в одном из разговоров на семейном ужине с Оппенгеймами, что не исключена возможность заведения уголовного дела, и если подобрать прокуроров половчее, то речь может пойти и о государственной измене: некоторые поступки Армушата предоставляют возможность очень и очень неоднозначных трактовок. Мама Оппенгейм долго молчала, а затем резко начала предлагать десерт. Очевидно, памятуя обо всем этом, а помимо этого и о многом, многом другом, Оппенгейм и решил как-то обелить себя. Мол, ничего не знал, ни сном, ни духом, искренне расстраиваюсь, прошу учесть это при твоих дальнейших действиях, но контрактец, который ты подписал с Валерией, был подписан все-таки с Валерией, мы к нему непричастные, она девочка взрослая, дееспособная, с нее все и взыскивай. И если до этого Фабиан относился к будущему тестю с каким-то подобием уважения, а если быть точнее, не брезговал высказывать оное публично, то отныне и это не считал должным демонстрировать. Он начал допрашивать Оппенгейма о том, как, что и когда, что за очкарика Валерия выбрала для своих любовных игрищ, и все – откинувшись назад, глядя на бывшего будущего тестя свысока, задавая краткие вопросы, не утруждая себя милыми формальностями.